Трупоеды и падальщики пировали, свою долю получили даже черные вороны. Эйла облегченно вздохнула. От кучи так несло падалью, что она была готова смириться и с присутствием гиен, только бы они побыстрее расчистили это… Эйла почувствовала, что еще немного, и ее вывернет от этой неимоверной вони. Ей захотелось подышать чистым воздухом.
– Уинни! – позвала она. Едва заслышав свое имя, лошадка тут же выглянула из пещеры. – Я хочу прогуляться. Хочешь пойти вместе со мной?
Заметив подзывающий жест, кобылка вскинула голову и направилась к женщине.
Они спустились по узкой тропинке на каменистый берег, обошли стороной зловонную кучу и свернули за каменную стену. Стоило им оказаться на поросшем мелким кустарником берегу речки, уровень которой уже понизился, как занервничавшая было лошадка заметно успокоилась. После той памятной ночи она стала панически бояться гиен, страшил ее и запах тления и смерти. После долгого зимнего заточения в пещере вольный воздух залитой теплыми лучами весеннего солнца долины казался особенно благодатным, тем более что он не нес в себе скверны трупного запаха. Здесь шла совершенно иная жизнь.
Эйла замедлила шаг, заметив пару больших пестрых дятлов – самца с малиновой шапочкой на голове и светлую самочку, которые то порхали друг за другом с ветки на ветку, то барабанили своими твердыми клювами по стволам мертвых деревьев. Эйла хорошо знала дятлов. Они выдалбливают сердцевину старых трухлявых деревьев и устраивают в дуплах, дно которых устлано мелкими щепочками, свои гнезда. Обычно самка откладывает пять-шесть коричневатых в темную крапинку яиц. После того как птенцы разлетятся из родимого гнезда, их родители расстанутся. Они так и будут летать от дерева к дереву, выискивая под корой червячков и букашек и оглашая лес своим резким, похожим на смех криком.
У жаворонков же все происходит иначе. Их стаи разбиваются на пары лишь на время брачного сезона, когда самцы начинают драться со своими недавними друзьями. Эйла услышала чарующие трели этих птиц, паривших на головокружительной высоте. Они казались ей крохотными, едва заметными точками. Неожиданно они камнями упали вниз, но уже в следующий миг вновь взмыли ввысь и запели еще громче, чем прежде.
Эйла оказалась возле того самого места, где некогда находилась вырытая ею яма, в которую и упала мышастая кобыла. Впрочем, с уверенностью указать место она не могла – после весеннего половодья от ямы не осталось и следа. Она остановилась, чтобы утолить жажду, и, увидев спешащую вдоль кромки воды трясогузку, улыбнулась. Трясогузка походила на жаворонка, но была куда изящнее и суетливее. Она боялась намочить свой длинный темный хвост и потому старалась придавать телу горизонтальное положение, отчего хвост ее то и дело покачивался вверх-вниз.
Эйла услышала пение другой птичьей пары, которой вода была нипочем. Птицы так увлеклись любовными играми, что даже не заметили ее приближения. Оляпки весело резвились в воде, однако их оперение оставалось совершенно сухим. Эйла вернулась на луг. Уинни мирно пощипывала молоденькую травку. Услышав предупредительное «чик-чик» пары пестрых крапивников, пытавшихся отогнать ее от своего куста, Эйла вновь улыбнулась. Едва она отошла в сторону, птицы принялись заливаться звонкими трелями, вторя одна другой.
Эйла присела на бревно, желая насладиться птичьим пением. Неожиданно она услышала искуснейшую трель, копировавшую голоса всех прочих птиц. Конечно же, это была славка. Изумившись искусству маленькой певуньи, Эйла восхищенно втянула в себя воздух и совершенно неожиданно произвела свистящий звук. Овсянка повторила этот свист на свой особый манер, после чего славка повторила его еще раз.
Сердце Эйлы исполнилось радости. Ей вдруг показалось, что она стала участницей птичьего хора. Она вновь попыталась издать тот же звук. Сложив губы трубочкой, она с силой втянула в себя воздух, однако на сей раз вышел не свист, а слабое шипение. Она попробовала засвистеть еще раз и, почувствовав, что легкие ее переполнены воздухом, резко выдохнула. Раздавшийся свист был куда громче, чем в первый раз, и отдаленно напоминал птичье пение. Эйла принялась упражняться в свисте, то вдыхая, то выдыхая воздух через сложенные трубочкой губы.
Время от времени ей действительно удавалось засвистеть. При каждом ее свисте лошадь удивленно поднимала уши, однако Эйла не обращала на нее никакого внимания. Кобылка, совершенно не понимавшая, как следует реагировать на эти звуки, сделала несколько шагов вперед.
Эйла удивленно уставилась на лошадку.
– Что, Уинни, ты не знала, что я умею свистеть по-птичьи? Я этого тоже не знала, слышишь? Птица, не птица, но что-то в этом роде… Главное – поупражняться… Попробую еще раз…
Она сосредоточилась, сложила губы и засвистела неожиданно громко и чисто. Уинни вскинула голову, заржала и встала на дыбы. Эйла поспешила подняться с бревна и потрепала лошадь по холке.
– Какая ты большая, Уинни. Совсем взрослая кобыла… И бегаешь ты теперь, наверное, быстро… – Эйла шлепнула лошадку по крестцу. – Давай, Уинни, догоняй!
С этими словами она понеслась через поле.
Лошадь легко обогнала ее и, перейдя на галоп, помчалась вперед. Эйла побежала вслед за ней, испытывая странную радость. Вскоре она выбилась из сил и остановилась. Лошадка же дала широкий круг и легким галопом стала возвращаться назад. «Если бы я могла бегать, как ты… – подумала Эйла. – Мы могли бы отправиться далеко-далеко. Охо-хо… Уж лучше бы я родилась кобылой. Тогда бы я не испытывала такого одиночества.
Нет, нет – не так уж я и одинока. Уинни – моя подруга, пусть она и не человек. Кроме нее, у меня никого, и у нее, кроме меня, никого. Жаль только, не могу бегать так же, как она…»
Взмыленная кобыла принялась кататься по траве, смешно взбрыкивая ногами и довольно пофыркивая. Эйла рассмеялась. Вскоре Уинни поднялась на ноги, встряхнулась и принялась пощипывать травку. Эйла продолжала наблюдать за ней, думая о том, как здорово быть лошадью. В конце концов она печально вздохнула и решила поупражняться в свисте. Стоило Эйле свистнуть, как к ней легким галопом поспешила Уинни. Эйла похлопала животное по холке, довольная тем, что оно откликается на ее зов. Одно было плохо – она не могла бегать с такой же скоростью…
И тут ее осенило.
Если бы она не провела вместе с лошадкой всю эту зиму и не относилась к ней как к подруге, эта мысль вряд ли могла бы прийти ей в голову. Останься она в Клане, о таких мыслях также не могло бы идти и речи, ибо социальная жизнь не способствует выявлению подобных импульсов.
«Но позволит ли она это сделать? – подумала Эйла. – Пустит ли к себе?» Она подвела лошадку к бревну, взобралась на него, обхватила руками ее шею и в следующий миг уселась ей на спину. «Бежим вместе, Уинни! – пронеслось у нее в голове. – Возьми меня с собой, лошадка!»
Молодая кобылица, никогда не испытывавшая столь необычных ощущений, испуганно прижала уши и нервно переступила с ноги на ногу. Ощущение было совершенно незнакомым, но вот женщину, сидевшую у нее на спине, она знала прекрасно. Прикосновения ее рук действовали на кобылку успокаивающе. Уинни попятилась было, желая сбросить с себя неожиданную ношу, но тут же передумала и поскакала вперед, надеясь, что та останется где-то сзади. Она перешла на галоп, однако Эйла так и сидела у нее на спине, держась обеими руками за шею перепуганного и совершенно сбитого с толку животного.
