— Неззи! Они вернулись! — заорал Талут, бросаясь навстречу Эйле и утрамбовывая снег, чтобы облегчить путешественникам остаток пути.
Талут повел их не к знакомому сводчатому входу, а примерно к середине стены длинного жилища. Эйла и Джондалар с удивлением увидели, что за время их отсутствия к дому была пристроена новая полукруглая конструкция. Внутри она напоминала входное помещение, хотя здесь было немного просторнее, а внутренний сводчатый проход вел прямо в очаг Мамонта.
— Эйла, это пристройка для лошадей, — провозгласил Талут, как только они вошли внутрь; он с самодовольной усмешкой поглядывал на изумленно-недоверчивое выражение ее лица. — Последний ураган показал, что простого навеса будет явно недостаточно. Раз уж вы вместе с вашими лошадьми собираетесь жить с нами, то мы решили выстроить нечто более существенное. Думаю, мы назовем это место «очаг лошадей»!
Глаза Эйлы наполнились слезами. Усталая до изнеможения и счастливая от того, что они наконец завершили это Путешествие, она была совершенно растеряна и потрясена. Никто никогда не проявлял столько заботы и внимания, желая доставить ей удовольствие. Живя в Клане, Эйла никогда не чувствовала себя полностью признанной, всегда ощущала себя немного чужой. Она была уверена, что обитатели Клана ни за что не позволили бы ей оставить лошадей, не говоря уж о том, чтобы построить для них жилище.
— Ах, Талут, — срывающимся от волнения голосом произнесла она, затем поднялась на носки и, обняв его за шею, прижалась своей холодной щекой к его бородатому лицу. Эйла всегда вела себя очень сдержанно по отношению к нему, и ее порывистое проявление привязанности объяснялось восторженным изумлением. Талут обнял ее и мягко похлопал по спине, радостно улыбаясь и пребывая в состоянии исключительного самодовольства.
Большинство обитателей столпились вокруг них в этой новой пристройке, приветствуя двух путешественников так, словно оба они были полноправными членами племени Мамутои.
— Мы очень беспокоились за вас, — сказала Диги, — особенно после того, как повалил снег.
— Мы вернулись бы гораздо раньше, если бы Эйла не набрала с собой такую уйму вещей, — сказал Джондалар. — Последние два дня я даже стал сомневаться, что мы сможем дойти сюда.
Эйла принялась в последний раз разгружать лошадей, и Джондалар направился к ней, чтобы помочь снять тяжелые корзины и многочисленные тюки и свертки, вызывающие всеобщее любопытство.
— А ты привезла что-нибудь мне? — не выдержав, спросила Руги, с детской непосредственностью задав вопрос, который вертелся на языке у каждого.
Эйла улыбнулась девочке.
— Да, я привезла кое-что для тебя. Я привезла подарки каждому из вас, — ответила она, дав обитателям жилища почву для размышлений. Заинтересованно поглядывая на бесчисленные свертки, люди гадали, какие именно подарки ждут их.
— А это для кого? — спросила Тузи, когда Эйла начала разрезать веревки самого большого тюка.
Эйла переглянулась с Диги, и обе они украдкой улыбнулись, стараясь, чтобы младшая сестренка Диги не заметила этих снисходительных улыбок, вызванных тем, что малышка Тузи невольно копировала повелительную интонацию своей матери Тули.
— Я также привезла кое-что для лошадей, — ответила Эйла девочке, разрезая последнюю веревку на объемистом тюке и вынимая охапку сена. — Видишь, это еда для Уинни и Удальца.
Наделив лошадей кормом, она начала снимать тюки, лежавшие на волокуше.
— Все эти вещи надо отнести в дом.
— Давай лучше повременим с этим, — сказала Неззи, — ты ведь еще даже не разделась. Пойдем в дом, вам надо перекусить с дороги. А вещи пока спокойно могут полежать здесь.
— Неззи права, — вставила Тули. Не менее, чем остальных, ее снедало любопытство, что же привезла Эйла, но всему свое время. — Вам обоим надо немного отдохнуть и подкрепиться. Вы выглядите очень усталыми.
Джондалар с благодарностью улыбнулся Тули, входя вслед за Эйлой в очаг Мамонта.
* * *
Утром следующего дня у Эйлы нашлось много помощников, вызвавшихся перетащить тюки и свертки в дом, но Мамут тихонько посоветовал ей отложить раздачу подарков до ритуальной церемонии, которая должна была состояться нынешним вечером. Эйла с улыбкой приняла его совет, ей нетрудно было понять, что старый шаман хочет усилить общий интерес к вечернему событию и придать ему оттенок таинственности. Поэтому когда Тули намекнула, что неплохо бы посмотреть, что она привезла, Эйла отделалась уклончивыми ответами, чем вызвала раздражение у этой властной женщины, хотя та и постаралась скрыть его.
После того как все пакеты и свертки были сложены на свободную лежанку, Эйла забралась на нее и плотно закрыла за собой кожаный полог. Затем она разожгла огонь в трех каменных светильниках и, расставив их так, чтобы они хорошо освещали это укромное место, начала развязывать свертки и раскладывать вещи, привезенные в качестве подарков. Внося незначительные изменения в свои предварительные планы, Эйла добавляла какие-то предметы или изменяла их набор, раскладывая подарки отдельными кучками. И в конце концов, когда она, погасив светильники, вылезла из своего укрытия и закрыла за собой шторы полога, взгляд у нее был вполне удовлетворенный.
Направившись к новому выходу, сделанному в том месте, где располагалась одна из неиспользуемых лежанок, Эйла поднялась по трем широким пологим ступеням в очаг лошадей. Пол в новой пристройке был дюймов на пятнадцать выше, чем в самом земляном доме, и эти ступени сделали просто для удобства выхода. Она задержалась там, чтобы повнимательнее осмотреть новое помещение. Лошади были на прогулке. Уинни еще в пещере привыкла самостоятельно отодвигать носом в сторону защитную шкуру, и Эйла просто напомнила ей, как это делается. И Удальца тоже не пришлось долго обучать этому делу, поскольку он всегда копировал действия кобылы. Подчиняясь невольному порыву, Эйла решила проверить, все ли в порядке с ее питомцами — в сущности, она относилась к ним с почти материнской заботой, — и прошла к выходу из пристройки. Откинув тяжелый занавес выходного свода, подпертого мамонтовыми бивнями, Эйла выглянула наружу.
Мир утратил все былые формы и очертания; ровный цвет был лишен какого-либо разнообразия оттенков, поскольку для создания этого пейзажа природе понадобились лишь две краски: голубая — пронзительно яркая, вибрирующая, небесная голубизна, на которой не было ни единого облачного мазка; и белая — ослепительно белый снег, поблескивающий под лучами полдневного солнца. Эйла, прищурившись, смотрела на эту сверкающую белизну — единственное очевидное свидетельство снежной бури, бушевавшей в течение нескольких дней. Детали проступали постепенно, когда глаза Эйлы начали привыкать к яркому свету и к ней вернулась способность восприятия глубины и обширности этого знакомого пейзажа. Посредине река еще не замерзла, и водный поток, уносившийся вниз по течению, сверкал гораздо ярче, чем снег, мягко поблескивавший на речных берегах, которые по мере приближения к кромке темневшей воды незаметно переходили в изломанную ледяную поверхность, слегка сглаженную снежным покрывалом. Длинный земляной дом, над которым струились легкие дымки, и жилая площадка казались таинственными белыми холмами.
