И еще. Эйла очень дорожила своей сумкой с лечебными травами. Когда она вспоминала, какой разбой устроили в их тайнике, ей было страшно представить, что случилось бы, оставь она сумку. Одна мысль о возможной потере вызывала колики в желудке. Сумка эта была просто частью ее, и она чувствовала бы себя потерянной без нее. Более того, собранное в этой сумке ощутимо поддерживало здоровье путников.
Например, Эйла знала, что различные травы, кора и коренья служат для лечения и предупреждения некоторых болезней, хотя она даже не называла это болезнями. Разумеется, Эйла не знала состава витаминов и минералов, входящих в эти травы, не знала, как именно они действуют, но она регулярно делала из них настои, и они пили их.
Эйла также использовала хвою, особенно молодую, отвар которой спасал от цинги. Она регулярно добавляла хвою в чай, в основном потому, что им нравился запах, но она хорошо понимала ее пользу и знала, когда и как это использовать.
Они разработали особый метод питания, чтобы сэкономить время в пути. Хотя случайная еда была скудной, они редко пропускали возможность подкрепиться, но поскольку в пище было мало жиров и к тому же они затрачивали столько усилий, то сильно сбавили в весе. Они редко говорили об этом, но оба уже начали уставать и хотели как можно быстрее добраться до места назначения.
Днем они вообще мало говорили. Верхом или пешком они двигались достаточно близко, чтобы слышать громкий голос, но не так близко, чтобы вести разговор. В результате у них было время предаваться своим мыслям, иногда они обменивались ими за вечерним чаем или лежа в спальных мехах.
Эйла часто думала об их недавнем приключении. Она вспоминала стойбище Трех Сестер, племя Шармунаи и его жестоких вождей, таких, как Бругар и Аттароа, и родственное этому народу племя Мамутои. И ей было любопытно, что собой представляют Зеландонии, народ, к которому принадлежал ее любимый мужчина. У Джондалара было много замечательных качеств, и она чувствовала, что в основе этого хороший народ, но когда Эйла вспоминала об их отношении к Клану, ее начинало волновать, как же они примут ее? Даже Ш'Армуна ясно выразила отвращение к тем, кого называли плоскоголовыми, но она была уверена, что Зеландонии никогда не будут такими жестокими, как Аттароа.
— Не знаю, как Аттароа удавалось делать то, что она делала, — заметила Эйла, когда они кончали ужинать. — Это меня удивляет.
— Что удивляет?
— Люди. Так называемые Другие. Когда я увидела тебя, я была так рада, что встретила кого-то похожего на меня. Мне так легко стало на душе, что я не одна в этом мире. А затем, когда ты оказался таким хорошим, таким заботливым и любящим, я решила, что все люди похожи на тебя, и мне было хорошо.
Она хотела было сказать о том, с каким отвращением он отнесся к рассказу о ее жизни в Клане, но передумала, увидев, что Джондалар улыбается, краснея от удовольствия и растерянности.
Он ощутил теплоту в ее словах и подумал, что Эйла прекрасна.
— Затем, когда мы увидели племя Мамутои, Талута, Львиное стойбище, я решила, что Другие — хорошие люди. Они помогали друг другу, и у каждого был голос в принятии решений. Они были радушны, много смеялись и не отвергали новое лишь потому, что никогда не слышали об этом. Был, конечно, Фребек, но и он оказался не таким уж плохим. Даже на Летнем Сходе те, кто был против меня из-за Клана, действовали из страха, а не из-за злых намерений. Но Аттароа была гиеной.
— Аттароа — это лишь один человек.
— Да, но на скольких людей она оказала воздействие. Ш'Армуна использовала свои обширные знания, чтобы помочь Аттароа убивать и калечить людей, хотя впоследствии и сожалела об этом, а Ипадоа выполняла любые приказы Аттароа.
— У них была причина. С женщинами плохо обращались.
— Я знаю. Ш'Армуна думала, что поступает правильно, Ипадоа любила охотиться и подчинялась Аттароа потому, что та разрешала ей это делать. Я понимаю ее, я тоже люблю охотиться, и я пошла против Клана, нарушив запрет.
— Теперь Ипадоа может охотиться для всего стойбища, и я не думаю, что она такая плохая. Кажется, сейчас она открывает в себе чувство материнской любви. Добан сказал мне, она обещала, что больше никогда не причинит ему боли и никому не позволит это сделать. Ее чувство к нему, возможно, сильнее потому, что именно она изувечила его, и сейчас у нее есть возможность исправить это.
— Ипадоа не хотела калечить этих мальчиков. Она сказала Ш'Армуне, что боялась: если она этого не сделает, то Аттароа убьет их. Таковы были ее причины. Даже у Аттароа было какое-то оправдание. В ее жизни произошло столько плохого, что она сама стала носителем зла. Но она уже утратила человеческий облик, и нет причин, чтобы простить ее. Как она могла поступать так?! Бруд все же не был таким скверным. Он никогда специально не увечил детей. Я привыкла думать, что люди хорошие, но сейчас я так не думаю, — опечалено произнесла она.
— Есть хорошие люди и есть плохие. И у каждого есть хорошее и плохое. — Джондалар наморщил лоб. Он чувствовал, что она хочет как-то согласовать последние впечатления с общей картиной мира. — Но большинство — люди славные и пытаются помочь друг другу. Они понимают, что это необходимо, — в конце концов, не знаешь, когда тебе может понадобиться помощь, — и в основном люди относятся друг к другу по-товарищески.
— Но есть и такие, как Аттароа.
— Это правда, — вынужден был он согласиться. — И есть те, кто пренебрегает выполнением своего долга, но это еще не делает их плохими.
— Но один плохой человек может вызвать к жизни самое плохое и в хороших людях, как это сделала Аттароа с Ш'Армуной и Ипадоа.
— Самое лучшее, что мы можем предпринять, — это попытаться ограничить зло и жестокость, чтобы они не принесли слишком много горя. Наверное, можно считать себя счастливыми от того, что таких, как она, больше не существует. Но, Эйла, не стоит позволять одному скверному человеку портить мнение о людях вообще.
— Пример Аттароа не заставит изменить мнение о людях, которых я знаю, и уверена, что ты прав, думая так о большинстве людей, но она сделала меня более мудрой и осторожной.
— Немного осторожности не повредит, но дай людям возможность показать их хорошие стороны, прежде чем ты решишь, что они плохие.
* * *
Их путь на запад пролегал параллельно нагорью на северном берегу. На горизонте выступали рельефные очертания хвойных деревьев, обступивших плато и верхушки округлых холмов. Река вновь разошлась на несколько рукавов, образуя широкую пойму. Скальные породы, лежавшие под плато, треснули, и между рекой и известняковыми отрогами высоких южных гор пролег глубокий обрыв. На западе был тоже крутой обрыв, а дальше река поворачивала на северо-запад.
Восточный край долины обрамляла высокая горная гряда.
На юге местность вначале была ровной, затем поднималась к горам, гранитное плато на севере вплотную подходило к реке, а затем стеной перегораживало ее русло.
