Он рассмеялся вместе со мной, и его плечо затряслось под моей рукой.
— Поверни голову. Если тебе нужно женское тепло и сочувствие, сиди спокойно, пока я буду их демонстрировать.
— Ммм… Нет, — произнес он после небольшой паузы. — Я не смог бы убить его. Но после того, как я унизил его в твоих глазах, я должен был дать ему шанс вернуть себе чувство собственного достоинства. Он смелый парень. И заслужил право реализовать это чувство собственного достоинства на практике.
Я покачала головой.
— Никогда не научусь понимать мужчин, — пробормотала я, нанося на ранку мазь из ноготков.
Он взял мои руки и уткнулся в них подбородком.
— А тебе и не нужно понимать меня, Саксоночка, — спокойно сказал он. — Пока ты любишь меня. — Он поцеловал мои руки. — И кормишь меня, — добавил он, отпуская их.
— Значит, женское тепло, любовь и еда? — засмеялась я.
В наших сумках я отыскала холодные лепешки, сыр, а также немного бекона. Напряжение и абсурдность последних двух часов, как оказалось, основательно меня изморили, и я с жадностью набросилась на еду.
Голоса окружающих нас людей смолкли, костер погас — казалось, на тысячу миль от нас не было ни одной живой души. Только ветер непрерывно шевелил кроны деревьев, ломая сухие ветви, падавшие на землю.
Джейми сидел, прислонившись к дереву с мрачным видом, — так, по крайней мере, казалось в сумеречном свете звезд, но молодая плоть властно заявляла о себе.
— Я дал твоему герою слово, что не стану досаждать тебе своими отвратительными притязаниями. Я буду верен данному мной слову до тех пор, пока ты сама не позовешь меня разделить с тобой ложе. А пока я пойду и лягу с Кинкейдом и Муртагом. Правда, Муртаг храпит.
— И ты тоже, — сказала я. Я секунду смотрела на него, затем дернула плечом, отчего мое порванное платье соскользнуло с него. — Ты уже провел соответствующую подготовку, теперь можешь завершать дело. — Я встряхнула другим плечом, и платье упало на пол.
Его руки, словно горячий шелк, скользили по моему телу.
— Ну ладно, — приговаривал он, — война есть война.
— Я вечно путаюсь в датах, — сказала я спустя некоторое время, глядя в густо усеянное звездами небо. — Мигель де Сервантес уже родился?
Джейми лежал, вытянувшись во весь рост, на животе рядом со мной, а голова и плечи высовывались из палатки наружу. Он медленно открыл один глаз, устремив его в сторону горизонта. Не обнаружив никаких признаков восхода, он вновь перевел на меня свой взгляд, в котором сквозило уязвленное самолюбие.
— Ты что, испытываешь острую необходимость немедленно побеседовать об испанской литературе? — слегка охрипшим голосом спросил он.
— Да нет. Мне просто интересно, знаком ли тебе термин «донкихотство»?
Он приподнялся на одном локте, почесал голову обеими руками, чтобы окончательно проснуться, затем повернулся ко мне:
— Сервантес родился почти двести лет назад, Саксоночка, и благодаря неплохому образованию, полученному мной, я знаком с этим джентльменом. Но, может быть, в твоем вопросе кроется что-то сугубо личное?
— У тебя болит спина?
Словно желая проверить, он пошевелил плечами:
— Не очень. Хотя, думаю, синяки имеются.
— Джейми, скажи ради Бога, для чего все это? — не выдержала я.
Он положил подбородок на скрещенные руки и искоса взглянул на меня. От улыбки, открытой моему взгляду, его глаз еще более сузился.
— Ну, Муртагу это доставило удовольствие. Он ждал этого момента много лет. Помню, в девятилетнем возрасте однажды я положил кусочек медовых сот ему в башмак, когда он снял их, желая дать ногам отдых. Тогда он долго гонялся за мной, но так и не смог меня поймать, но зато я узнал много любопытных слов, пока он босиком гонялся за мной. Он…
Я изо всех сил ударила его кулаком по плечу, остановив тем самым поток его красноречия. Он удивленно охнул, рука его подвернулась, и он упал на бок, спиной ко мне.
Я встала на колени у него за спиной и обхватила его руками за талию. Его широкая, мускулистая спина поблескивала от мази. Я поцеловала его между лопаток, затем отодвинулась и подула ему на спину, с удовольствием ощущая, как его кожа трепещет от прикосновения моих пальцев и крошечные тонкие волосики топорщатся на гусиной коже.
— Для чего? — повторила я, приложив щеку к его теплой, влажной спине. В темноте рубцы на ней были не видны, но я отчетливо чувствовала их щекой, тонкие, твердые полосы. Он лежал не двигаясь, ребра под моей рукой вздымались и опускались в такт глубокому, размеренному дыханию.
— Ну ладно, — сказал он и снова замолчал, о чем-то задумавшись. — Я сам точно не знаю, Саксоночка. Может быть, я хотел доказать что-то тебе или себе самому.
Я положила свою легкую ладонь на его лопатку, широкую и тонкую, с четко очерченными под кожей контурами.
— Только не мне.
— Но разве достойно джентльмена раздевать свою жену на глазах у тридцати мужчин? — В его голосе звучала горечь, и мои руки замерли у него на спине. — Достойно ли благородного человека проявлять жестокость к пленному врагу, почти ребенку? И даже быть готовым на большее?
— А разве было бы лучше, если бы ты пожалел меня или его, а через два дня потерял половину своих людей? Ты должен был помнить об этом. Ты не имеешь и не имел права позволить себе рисковать людьми во имя ложно понятого благородства.
— Нет, — произнес он, — не могу. А поэтому сейчас мое место рядом с сыном моего короля. Чувство долга и чести повелевает мне следовать за ним… и в то же время всячески препятствовать осуществлению того, что поклялся отстаивать. Ради его низменных интересов я предал тех, кого люблю. Я предал само понятие о чести, благородстве.
— Во имя чести погибло немало людей. Но безрассудное благородство — это глупость. Благородная глупость — все равно глупость.
— Да, это так. Ты говорила, что все изменится к лучшему. Но если я буду первым среди тех, кто пожертвует своей честью ради ложно понятого чувства долга, не будет ли мне стыдно потом?
Он взглянул на меня, глаза были полны тревоги.
— Я не поверну вспять, это для меня невозможно, но порой, Саксоночка, становится жаль того парня, каким я был.
— Это моя вина, — мягко сказала я и провела пальцами по его лицу, коснулась густых бровей, широкого рта и отросшей щетины на подбородке. — Моя. Если бы я не явилась… и не сообщила тебе, что произойдет… — Я ощутила внезапную боль и горечь, когда вспомнила, каким наивным, благородным парнем он был. Впрочем… разве у нас был выбор? Я должна была открыть ему то, что знала. А он должен был действовать исходя из этого знания. Я вспомнила одну из строчек Ветхого Завета, а он словно бы услышал эту строку из Библии и слегка улыбнулся:
— Может быть… Но я не помню, чтобы Адам просил Бога забрать Еву назад. — Он наклонился и поцеловал меня в лоб, когда я засмеялась, и, укрыв мои голые плечи одеялом, сказал: — Спи, мое маленькое ребрышко, завтра мне понадобится помощница.
