— Да ведь он… — попыталась возразить Абигейл, но, наткнувшись на строгий взгляд Джейми, опустила глаза, покраснела и смущенно пробормотала: — Прости, Уолли.
Поначалу Уолли не казался расположенным считать это полноценной компенсацией за нанесенное оскорбление, но обещание дяди рассказать ему историю пересилило жажду отмщения.
— Расскажи историю о водяном и всаднике! — воскликнул мой рыжеволосый знакомый, протолкнувшись вперед, чтобы ничего не пропустить.
— Нет, лучше про игру в шахматы с дьяволом, — потребовал кто–то из детишек.
Джейми явно был для них своего рода магнитом: два мальчика дергали за его покрывало, тогда как крохотная девчушка с каштановыми волосами вскарабкалась на диван возле его головы и старательно заплетала пряди его волос.
— Вот так будет мило, дядюшка, — сказала она, не принимая участия в граде посыпавшихся предложений.
— Раз я обещал Уолли, значит, ему и выбирать, какую историю слушать, — твердо заявил Джейми.
Он вытащил из–под подушки чистый носовой платок и поднес его к носу Уолли, который и в самом деле выглядел далеко не презентабельно.
— Высморкайся, — велел он тихо и уже громче добавил: — А потом скажи мне, какую историю ты хочешь услышать.
Уолли покорно высморкался и сказал:
— Дядюшка, пожалуйста, про святую Бригитту и гусей.
Глаза Джейми отыскали меня.
— Хорошо, — сказал он, помолчав. — Так вот. Все вы знаете, что дикие гуси создают пары на всю жизнь. Если убить взрослого гуся на охоте, нужно обязательно подождать, потому что подруга обязательно явится, чтобы оплакать его. И тогда придется убить и ее, иначе она будет до самой своей смерти скорбеть по нему, оглашая небеса тоскливыми криками.
Маленький Бенджамин заворочался у меня на руках. Джейми улыбнулся мне и снова переключил внимание на Уолли, вцепившегося в колено своего двоюродного дядюшки.
— Так вот, — продолжил он, — давным–давно, столько сотен лет назад, что и вообразить–то трудно, святая Бригитта вместе с благословенным Михаилом впервые ступила на камни горной Шотландии…
Как раз в этот момент маленький Бенджамин запищал с явным намерением присосаться к лифу моего платья. Возможности удовлетворить его аппетит у меня не было, молодой Джейми со своими родичами куда–то запропастился, и после бесплодных попыток успокоить малыша, потряхивая и покачивая, я отправилась на поиски его матери, так и не узнав, чем закончилась история.
Я нашла эту леди на кухне в большой компании девушек и женщин и, вручив ей отпрыска, провела там некоторое время, представляясь незнакомым дамам и в свою очередь выслушивая представления и приветствия. То есть участвуя в тех ритуальных действах, с помощью которых женщины оценивают друг друга. Все дамы держались весьма дружелюбно, очевидно, уже слышали обо мне, во всяком случае, мне не удалось заметить и намека на чье–либо удивление фактом возвращения первой жены Джейми то ли с того света, то ли из Франции, в зависимости от преподнесенной версии.
Правда, были все же весьма странные подводные течения, обращавшие на себя внимание. Например, все тщательно избегали задавать мне вопросы. В другом месте это могло бы показаться обычной вежливостью, но только не в горной Шотландии, где любопытство никогда не считалось пороком и жительницы которой славились умением вытряхнуть из любого чужака всю его подноготную при первом же знакомстве.
И хотя ко мне отнеслись с чрезвычайной любезностью и доброжелательностью, нельзя было не заметить и быстрых взглядов искоса, и переглядываний за моей спиной, и тихих обменов репликами на гэльском.
Но самым странным было отсутствие Дженни. Она была подлинной душой Лаллиброха; насколько мне помнилось, дом всегда был пронизан ее присутствием, и все в нем вращалось вокруг нее, как планеты вращаются вокруг Солнца. Трудно было поверить, чтобы она могла покинуть свою кухню, когда в доме собралось так много гостей.
Обычно она наполняла собой весь дом, как аромат свежих сосновых ветвей, разбросанных в задней кладовке. Только вот сейчас хвойный запах витал в воздухе, а Дженни не было.
Она избегала меня с той ночи, когда я вернулась с Айеном–младшим, что в данных обстоятельствах было естественно. Я тоже не стремилась к общению с ней. Мы обе понимали, что рано или поздно придется объясниться, но пока ни она, ни я к этому не стремились.
На кухне было тепло и уютно. Слишком тепло. Мешанина запахов: сушившихся тканей, горячего крахмала, мокрых пеленок, пота, жарившихся в лярде овсяных лепешек и пекшегося хлеба — кружила голову. Поэтому, когда Кэтрин заикнулась о том, что нужен кувшин со сливками для ячменных лепешек, я ухватилась за возможность отлучиться и вызвалась принести его из кладовой для молочных продуктов.
После толкотни разгоряченных тел на кухне холодный влажный воздух приятно освежал, и я, прежде чем отправиться в молочную кладовку, постояла минутку, дожидаясь, пока выветрятся впитавшиеся в волосы и нижние юбки кухонные запахи. Кладовка находилась на некотором расстоянии от главного дома, рядом с сараем для дойки, который примыкал к двум маленьким загонам для овец и коз. В горной Шотландии держали и коров, но только ради мяса: коровье молоко считалось пригодным только для инвалидов.
Выйдя из молочной кладовки, я с удивлением увидела Фергюса — он стоял, привалившись к изгороди загона, и задумчиво смотрел на мохнатые спины овец. Я не ожидала увидеть его здесь и понятия не имела, знает ли Джейми о том, что он вернулся.
Племенные мериносы Дженни, привыкшие есть с руки и куда более избалованные, чем кто–либо из ее внуков, увидев меня, с блеянием устремились к ограде в надежде на лакомый кусочек. Поднятый ими шум заставил Фергюса оглянуться. Он увидел меня, помахал без особого энтузиазма рукой и что–то крикнул, но из–за шума слов было не разобрать.
Рядом с загоном находился ларь с подмороженной капустой. Я вытащила большой вялый зеленый кочан и стала, отдирая листья, совать их в жующие рты, чтобы восстановить тишину.
Баран, огромное шерстистое существо по имени Хьюи, с причиндалами, болтавшимися чуть ли не на уровне земли, учуяв еду, принялся бесцеремонно проталкиваться вперед. Фергюс, к тому времени подошедший ко мне, взял целый кочан и изо всех сил запустил им в барана.
Бросок вышел метким: кочан отскочил от мохнатой спины, баран негодующе заблеял и с видом оскорбленного достоинства потрусил прочь. Овечки поплелись за раскачивающимися гениталиями вожака, сопровождая это недовольным блеющим хором.
Фергюс недоброжелательно посмотрел им вслед.
— Никчемные, шумные, вонючие животные, — буркнул он, и я подумала, что со стороны человека, на котором чулки и шарф из овечьей шерсти, это явная неблагодарность.
— Приятно встретить тебя снова, Фергюс, — сказала я, не обращая внимания на его настроение. — А Джейми знает, что ты вернулся?
Меня также интересовало, насколько сам Фергюс — если он только что прибыл в Лаллиброх — осведомлен о недавних событиях.
