Еды было вдоволь, имеющаяся одежда позволяла ему не мерзнуть и выглядеть прилично, а приходившие с оказией письма из дома заверяли его, что и там дела обстоят хорошо.
Среди преимуществ тихой жизни в Хэлуотере было и то, что неожиданно для него, как–то само по себе восстановилось их приятельство с лордом Джоном Греем. Майор, как и обещал, каждые три месяца наведывался во владения Дансени, но по отношению к Фрэзеру проявлял учтивую сдержанность и поначалу ограничивался лишь официальными вопросами, диктовавшимися правилами надзора.
Мало–помалу Джейми понял, что имела в виду леди Дансени, предлагая отпустить его.
«Джон, то есть лорд Джон Грей, происходит из весьма влиятельной семьи. Его приемный отец… в общем, это не важно», — сказала тогда она.
Однако на самом деле это имело огромное значение: Джейми не отправился за океан на почти рабскую каторгу в Америке не по милости его величества, а благодаря влиянию Джона Грея.
И поступил майор так не из желания унизить Джейми положением слуги, наоборот, будучи совершенно чужд злорадству и мстительности, сделал для шотландца самое большее, что было возможно на тот момент. Освободить государственного преступника он, естественно, не мог, но максимально облегчил условия его несвободы, предоставив бывшему узнику воздух, свет и лошадей. Это потребовало от него усилия, но он сделал это.
Во время очередного визита майора Джейми дождался, когда Грей останется один. Джон стоял, любуясь статью крупного гнедого мерина, и Фрэзер тихо остановился рядом, прислонившись к изгороди. Несколько минут они оба молча смотрели на лошадь.
— Ход королевской пешкой, — наконец негромко проговорил Джейми, не переводя взгляда.
Он почувствовал, как Грей встрепенулся в удивлении и скосил на него серые глаза, но головы не повернул. Потом деревянная изгородь скрипнула под его рукой — Грей повернулся и оперся на ту же ограду.
— Конь королевы бьет слона, — отозвался майор.
Голос его прозвучал чуть более хрипло, чем обычно.
С тех пор Грей заглядывал на конюшни всякий раз во время своих визитов и проводил время в разговорах, примостившись на грубо сколоченном табурете Джейми. Шахматной доски у них не было, а по памяти они играли редко, но разговоры затягивались допоздна — это была единственная связь Джейми с внешним миром за пределами Хэлуотера и маленькое удовольствие, которое они оба с нетерпением предвкушали.
Помимо всего прочего, у него был Уилли.
Хэлуотер славился лошадьми, и, прежде чем мальчик научился крепко стоять на ногах, дедушка посадил внука на пони и прокатил вокруг загона. К тому времени, когда Уилли исполнилось три года, он уже ездил верхом самостоятельно — правда, под бдительным присмотром конюха Маккензи.
Уилли был крепким, храбрым, славным мальчуганом, с такой ослепительной улыбкой, что ею, наверное, можно было приманивать птиц с деревьев. А еще он был здорово избалован. Девятый граф Эллсмир, единственный наследник Эллсмира и Хэлуотера, не имевший ни отца, ни матери, которые могли бы держать его в узде, частенько вел себя капризно и дерзко с бабушкой и дедушкой, которые в нем души не чаяли, и со своей молодой тетушкой, и, уж конечно, со всеми слугами. Со всеми, кроме Маккензи.
Правда, Джейми опасался, что это до поры до времени. До сих пор угрозы не разрешить мальчику помогать ему с лошадьми хватало, чтобы тот мигом забывал обо всех капризах, но конюх Маккензи всерьез задумывался о том, что юному негоднику, для его же пользы, не помешало бы преподать урок.
Если сам он в детстве и позволял себе заговорить с женщиной так, как говорил Уилли со всеми подряд, от тетушки до служанок, то ему тут же здорово доставалось от любого оказавшегося рядом родственника мужского пола, что немало способствовало воспитанию в нем должной галантности. Неудивительно, что желание затащить мальчишку в пустые ясли и попытаться исправить его манеры возникало все чаще.
Но и большей радости, чем Уилли, у Джейми не было. Мальчик обожал Маккензи, и чем больше подрастал, тем больше времени проводил в его компании: катался на крупных тягловых лошадях, когда они таскали тяжелый каток по горным полям, и храбро устраивался на возах с сеном, спускавшихся летом с верхних лугов.
Однако это безмятежное существование оказалось под угрозой, усиливавшейся с каждым месяцем. По иронии судьбы, она исходила от самого Уилли, и тут уж Джейми ничего не мог поделать.
— Какой симпатичный мальчик, просто нет слов! И какой славный наездник! — заметила леди Грозир, стоявшая на веранде с леди Дансени и восхищавшаяся тем, какие кренделя выделывал Уилли на пони, кружа по лужайке.
Бабушка Уилли рассмеялась, с любовью глядя на мальчика.
— О да! Он любит своего пони. Нам стоит больших трудов загнать его домой на обед. А еще больше он любит своего конюха. Мы шутим порой, что он столько времени проводит с Маккензи, что даже стал походить на Маккензи!
Леди Грозир, которая до сего момента, естественно, вовсе не замечала конюха, теперь посмотрела в сторону Маккензи.
— А ведь вы правы! — воскликнула она с явным удивлением. — Только посмотрите, у Уилли тот же наклон головы, тот же разворот плеч! Как забавно!
Джейми почтительно поклонился дамам, но почувствовал, что его прошиб холодный пот.
Он предпочитал закрывать глаза на то, что сходство становится заметным не только ему одному. В младенчестве Уилли был пухленьким, круглолицым и вообще никого не напоминал. По мере того как мальчик подрастал, пухлость со щек и подбородка исчезла, и хотя нос его еще был ребяческой кнопкой, намек на высокие, широкие скулы стал очевиден. Глаза, опушенные густыми черными ресницами, приобрели глубокий темно–голубой цвет и казались чуточку раскосыми.
Когда дамы ушли в дом и Джейми убедился, что за ним никто не наблюдает, он украдкой провел рукой по лицу. Неужели сходство так бросается в глаза? Волосы у Уилли мягкие, светло–каштановые, с едва заметным золотистым блеском — уж они–то унаследованы от матери. А как насчет этих большущих, просвечивающих ушей — неужели его собственные уши так торчат?
Беда была в том, что Джейми Фрэзер уже несколько лет толком не видел собственного отражения. У конюхов зеркал, понятное дело, не водилось, а общества служанок, у которых можно было бы разжиться зеркальцем, Джейми старательно избегал.
Подойдя к корыту с водой, он словно невзначай склонился над ним, сделав вид, будто его внимание привлекла скользящая по поверхности водомерка. Из колеблющегося водяного зеркала, испещренного сенной трухой, водомерками и плавунцами, пересекавшими и рябившими воду во всех направлениях, на него смотрело собственное отражение.
Он сглотнул и увидел, как пошевелилось отражение его горла. Сходство было, конечно, не полным, но определенно имелось. И не только, как справедливо заметила леди Грозир, в посадке головы и развороте плеч, но прежде всего в глазах. Такие же глаза были у его отца Брайана и у его сестры Дженни. Как только кости мальчика окрепнут, как только по–детски курносый нос вытянется и станет прямым, а скулы сделаются еще шире — сходство станет несомненным для каждого.
