Сейчас я плакала по нему в последний раз, но, даже когда слезы струились по щекам, знала, что мы простились навсегда двадцать с лишним лет назад на вершине шотландского холма.
Наплакавшись, я встала и положила руку на гладкое голубое покрывало, мягко подвернутое под подушку слева — со стороны Фрэнка.
— До свидания, дорогой, — прошептала я и отправилась спать вниз, подальше от призраков.
Поутру меня разбудил дверной звонок, подняв с устроенной на диване постели.
— Телеграмма, мэм, — сказал почтальон, стараясь не смотреть на мою ночную рубашку.
Эти маленькие желтые конверты, вероятно, несли ответственность почти за такое же количество сердечных приступов, как жирный бекон на завтрак. Сердце мое сжалось, а потом тревожно затрепыхалось.
Я дала почтальону на чай и вошла в дом: почему–то мне взбрело в голову, что открыть и прочесть телеграмму можно только в ванной, как будто это было взрывное устройство, которое можно обезвредить под водой.
Сидя на краю ванны, прижавшись для надежности спиной к кафельной стене, я дрожащими пальцами вынула телеграмму из конверта.
Сообщение оказалось кратким. Конечно, шотландец должен быть скупым на слова, рассеянно подумала я.
«НАШЕЛ ЕГО. ВЫ ВЕРНЕТЕСЬ? РОДЖЕР».
Я аккуратно сложила телеграмму, убрала в конверт и долго сидела, пристально глядя на него. А потом встала и пошла одеваться.
Глава 20
ДИАГНОЗ
Джо Абернэти сидел за письменным столом, хмуро всматриваясь в маленький прямоугольник светлого картона, который держал обеими руками.
— Что это? — спросила я, бесцеремонно примостившись на краешке стола.
— Визитка.
Он вручил мне картонку с видом удивленным и раздосадованным.
Бледно–серая визитная карточка была отпечатана на бумаге «верже» изысканным шрифтом с засечками. В середине визитки значилось: «Мухаммед Измаил Шабаз III», ниже были адрес и номер телефона.
— Ленни? — спросила я со смехом. — Мухаммед Измаил Третий?
— Ага, — хмыкнул Джо, которого, похоже, это все–таки забавляло. — Он говорит, что не собирается носить имя как у белого человека, потому что это рабское имя. Намерен, видишь ли, вернуться к африканским истокам. Я полагаю, — язвительно добавил Абернэти, — что, раз так, ему стоит вставить в нос кость да в таком виде везде и разгуливать. Как будто недостаточно того, что он отпустил себе лохмы, словно в джунглях, и, похоже, не уймется, пока они не дорастут до колен. Нет, нашему Ленни — прошу прощения, Мухаммеду — обязательно надо заделаться самым что ни есть африканским африканцем.
Джо махнул рукой в сторону окна, выходившего на парк.
— Я говорю ему: «Парень, посмотри по сторонам, ты видишь каких–нибудь львов? Это что, по–твоему, похоже на Африку?» — Он откинулся назад в мягком кресле, вытянув ноги, и покачал головой. — Но что толку говорить с юнцом.
— Верно, — сказала я. — А почему Третий?
Джо блеснул в ответ золотым зубом.
— Ну в общем, он завел речь об «утраченной традиции», «недостающей истории» и всем таком прочем. «Как я могу, — говорил Ленни, — ходить рядом со всеми этими парнями, с которыми встречаюсь в Йеле и которых зовут Кэдуолладер Четвертый и Сьюэлл Лодж Младший, если мне неизвестно даже имя моего деда и откуда я родом?»
Джо хмыкнул.
— Я сказал ему: «Малый, если хочешь узнать, откуда ты родом, посмотрись в зеркало. Разве не видно, что твои предки приплыли на «Мейфлауэре»?»
Он снова взял визитку и невольно ухмыльнулся.
— А он твердит свое: нужно возвращаться к корням, и если дед не дал ему имени, то он, двигаясь в обратном направлении, сам даст имя деду. Здорово, да? И все бы ничего, — добавил Джо, — но получается, будто я оказываюсь как бы посередине. То есть для того, чтобы Ленин мог мнить себя «гордым афроамериканцем», я, видишь ли, должен стать Мухаммедом Измаилом Шабазом Младшим.
Он резко поднялся из–за стола, мрачно уставившись на бледно–серую визитку.
— Тебе повезло, леди Джейн, — заявил Джо. — По крайней мере, Бри не доставляет тебе хлопот, допытываясь, кто был ее дед. Единственное, о чем тебе нужно беспокоиться, так это о том, что она переберет с кайфом и забеременеет от какого–нибудь пройдохи, который увезет ее в Канаду.
Я рассмеялась.
— Ну и мысли у тебя!
— А что, я не прав?
Джо с интересом посмотрел на меня, снял очки в позолоченной оправе и протер их кончиком галстука.
— Ну и как Шотландия? — спросил он по завершении этой процедуры. — Бри там понравилось?
— Она еще там, — сказала я. — Ищет свою историю, свои истоки. — Джо открыл было рот, собираясь что–то сказать, когда раздался настойчивый стук в дверь.
— Доктор Абернэти?
Дородный молодой человек в рубашке поло неуверенно заглянул в кабинет. К своему внушительному животу он обеими руками прижимал большую картонную коробку.
— Называйте меня Измаилом, — добродушно сказал Джо.
— Что?
У молодого человека слегка приоткрылся рот, и он бросил на меня взгляд, в котором недоумение мешалось с надеждой.
— Это вы доктор Абернэти?
— Нет, — сказала я, вставая со стола и расправляя юбку, — это он, когда не имеет ничего против. Джо, не буду тебе мешать, но если попозже у тебя найдется минутка…
— Нет, леди Джейн, задержись, — перебил меня Джо.
Он встал, забрал коробку у молодого человека и официально пожал ему руку.
— Вы, наверное, мистер Томпсон? Джон Уиклоу звонил мне и предупредил о вашем визите. Приятно познакомиться.
— Гораций Томпсон, сэр, — сказал молодой человек, моргая. — Я принес… э–э… образчик…
Он махнул рукой на картонную коробку.
— Да, все правильно. Разумеется, я, как и обещал, осмотрю его, но думаю, что присутствующая здесь доктор Рэндолл тоже могла бы помочь.
Он покосился на меня, и в его взгляде промелькнула лукавая искорка.
— Я просто хочу посмотреть, можешь ли ты сделать это с мертвецом, леди Джейн.
— Сделать что? — спросила я, но Джо уже полез в открытую коробку и бережно извлек оттуда череп.
— О, прелесть! — восхищенно пробормотал он, осторожно вертя его в руках.
По правде сказать, я никакой прелести не видела. Череп был старый, в пятнах, сильно обесцвеченный, кость во многих местах расслаивалась. Джо поднес его к окну и держал на свету, ласково поглаживая пальцами маленькие костные выступы над глазницами.
— Симпатичная леди, — тихо произнес он, обращаясь одновременно к черепу, ко мне и к Горацию Томпсону. — Взрослая, даже зрелая. Может быть, лет под пятьдесят или за пятьдесят. А ноги у вас есть? — неожиданно спросил Абернэти у упитанного молодого человека.
