— Милорд, — доложил он, — Мейтленд нашел на передней палубе мертвого пирата.
Джейми поднял рыжие брови, переводя взгляд с Фергюса на меня.
— Мертвого?
— Мертвее не бывает, милорд, — пожал плечами Фергюс.
Мейтленд выглядывал из-за его плеча, желая получить свою порцию славы.
— О да, сэр, — пылко заверил он Джейми. — Мертвый, как гвоздь: у него башка размозжена, да так, что смотреть страшно.
Все трое мужчин повернулись ко мне, и я ответила им скромной улыбкой.
Джейми потер рукой лицо. Глаза его были красными, струйка крови высыхала возле уха.
— Англичаночка… — начал он сдержанным тоном.
— Я пыталась тебе рассказать, — произнесла я с видом оскорбленной добродетели.
Под воздействием потрясения, бренди и иглоукалывания, воодушевленная осознанием факта собственного спасения, я начинала чувствовать приятное головокружение, и последние усилия мистера Уиллоби меня почти не тревожили.
— Он носил такую штуковину, милорд.
Фергюс шагнул вперед и положил на стол перед нами пиратское ожерелье. Оно состояло из серебряных пуговиц от военного мундира, полированных ореховых скорлупок, больших акульих зубов, кусочков шлифованных раковин морского ушка, обломков перламутра и большого числа позвякивающих монет с дырочками посередине, чтобы нанизывать на кожаный шнурок.
— Сдается мне, вам стоит на это взглянуть.
Фергюс взял в руку одну из поблескивающих монеток.
Она была серебряной, не потускневшей, и затуманенным после бренди взглядом мне удалось разглядеть на аверсе двойное изображение Александра.
Тетрадрахма, IV век до Рождества Христова. В великолепной сохранности.
Совершенно вымотанная дневными событиями, я уснула сразу же после того, как бренди заглушило боль в руке. К тому времени как стемнело, действие алкоголя, увы, кончилось, и рука, казавшаяся распухшей, отзывалась острой, словно уколы множества скорпионьих жал, болью не только на любое движение, но даже на биение сердца.
Большая, в три четверти, луна нависла над самым горизонтом, как золотая серьга. Корабль поворачивался, и луна постепенно пропадала из виду, награждая меня на прощание недобрым взглядом. Тело мое дышало жаром — похоже, у меня начиналась лихорадка.
На шкафчике, по другую сторону каюты, стоял кувшин с водой. Чувствуя слабость и головокружение, я спустила ноги с койки, и моя рука тут же дала о себе знать, ощутимо протестуя против того, чтобы ее тревожили. А потом я охнула, ибо тьма на полу неожиданно зашевелилась, и у меня из-под ног раздался голос Джейми:
— Тебе больно, англичаночка?
— Немножко, — ответила я, не желая драматизировать свое положение.
Сжав зубы, я неуверенно поднялась на ноги, осторожно поддерживая правый локоть левой рукой.
— Это хорошо.
— Что здесь хорошего? — возмутилась я.
Из темноты донесся короткий смешок, и Джейми сел. Его голова неожиданно оказалась на виду, вынырнув из тени на лунный свет.
— Потому хорошо, — пояснил он, — что если рана начинает болеть, значит, она затягивается. Ты ведь не чувствовала ничего такого, когда это случилось?
— Не чувствовала, — признала я.
Зато сейчас чувствовала, да еще как. Воздух в открытом море был гораздо прохладнее, и проникавший через окно соленый ветерок приятно обдувал лицо. Я вся была покрыта потом, рубашка промокла насквозь и липла к грудям.
— То-то и оно: я это видел, и это меня пугало. Дело в том, англичаночка, что как раз смертельную рану человек обычно не чувствует.
Я рассмеялась, но тут же замолчала, потому что смех отдался болью в руке.
— С чего ты это взял? — осведомилась я, неловко наливая воду левой рукой. — Надо полагать, не из собственного опыта?
— Не из собственного. Из опыта Мурты.
Казалось, будто вода льется в чашку беззвучно: ее плеск терялся в шуме волн. Я поставила кувшин и подняла чашку: в лунном свете поверхность воды казалась черной. За все время, прошедшее с нашего воссоединения, Джейми ни разу не упоминал при мне Мурту. Я спрашивала Фергюса, но тому было известно лишь, что маленький сухопарый шотландец погиб при Куллодене.
— Дело было при Куллодене.
Голос Джейми едва пробивался сквозь скрип дерева да свист гнавшего нас вперед ветра.
— Ты знаешь, что они там предавали мертвые тела огню? Слыша, как они это делают, я гадал, каково будет самому оказаться в огне, когда придет мой черед.
Лунный свет сделал его лицо безжизненным, оно казалось черепом со светлыми плоскостями щек, белеющими зубами и пустыми, темными провалами глазниц.
— Я прибыл к Куллодену с намерением умереть, — чуть громче произнес Джейми. — Но у всех остальных такого намерения не было. Я был бы счастлив поймать мушкетную пулю в самом начале, однако пересек все поле до вражеских позиций и проделал полпути обратно, в то время как людей рядом со мной разрывало в клочья.
Он встал и воззрился на меня сверху.
— Почему? Почему, Клэр? Почему я жив, а они нет?
— Откуда мне знать? Может быть, из-за твоей сестры, твоих близких? Из-за меня?
— У них тоже были близкие. Жены, возлюбленные, дети — о них было кому скорбеть. Но они ушли, а я до сих пор здесь. Почему?
— Я не знаю, Джейми, — сказала я, прикасаясь к его щеке, уже успевшей обрасти колючей щетиной, неодолимым признаком жизни.
Он вздохнул, на миг прижавшись щекой к моей ладони.
— Я все равно не могу не задаваться вопросами, когда думаю о них, особенно о Мурте.
Джейми беспокойно отвернулся, его взгляд затуманился, и я поняла, что мысленно он сейчас там, на вересковой пустоши, — марширует в одном строю с мертвецами.
— Мы могли выступить раньше, но наши люди, голодные, замерзшие, стояли в строю не один час, дожидаясь, когда его высочество отдаст приказ атаковать.
Только вот Карл Стюарт, командный пункт которого находился на скалах, в глубоком, безопасном тылу, и который впервые за всю кампанию принял на себя командование своими войсками в сражении, все колебался и откладывал решение. И тем самым дал англичанам время, чтобы выкатить вперед пушки, нацелить их прямой наводкой на неровные шеренги горцев и открыть огонь.
— Думаю, для многих это стало облегчением, — тихо произнес Джейми. — Каждому бойцу на поле было уже ясно, что дело проиграно и все мы, в сущности, уже мертвы. Люди стояли и ждали конца, видя уставившиеся на них смертоносные черные жерла пушек. Стояли молча. Я слышал лишь свист ветра да крики английских солдат, доносившиеся с той стороны поля.
А потом загрохотали пушки, люди попадали наземь, а немногие уцелевшие, хотя строй их и поредел, выхватили клинки и устремились на врага с гэльским боевым кличем, заглушаемым канонадой и уносимым ветром.
