После этого она протянула руку и осторожно, кончиками пальцев коснулась паразита, как будто щекоча его. И уж конечно, Джейми тут же ощутил щекотку, потому что у него были очень чувствительные подмышки. Он порозовел и слегка отпрянул от руки рабыни, и все мышцы его тела напряглись.
Но женщина крепко держала его за запястье, и через секунду чудовищно раздувшийся клещ упал на ее ладонь. Она небрежно отбросила его в сторону и с довольным видом повернулась ко мне.
Я подумала, что, закутанная в плащ, эта женщина похожа на мяч. Впрочем, и без плаща она наверняка выглядела не лучше. Она была очень низкорослой, не больше четырех футов, и почти такой же в ширину, а ее коротко остриженная голова напоминала пушечное ядро, и щеки были такими пухлыми, что над ними едва можно было рассмотреть глаза.
Она была просто невероятно похожа на одну африканскую деревянную фигурку, которую я как-то видела в Вест-Индии, — и та фигурка изображала собой плодородие. Такая же пышная, массивная грудь, тяжелые бедра и глубокий, роскошный цвет жареных кофейных зерен из Конго, — и при том у женщины была такая гладкая и чистая кожа, что она казалась полированным камнем, на котором от жары выступила влага. Женщина протянула ко мне руку — на ее ладони лежали несколько маленьких предметов, по размеру и очертаниям похожих на сушеную лимскую фасоль.
— Пау-пау, — произнесла женщина голосом низким и настолько красивым, что даже Майерс обернулся в ее сторону, пораженный. Это был богатый, сочный голос, гулкий, как барабан. Видя мое изумление, женщина застенчиво улыбнулась и сказала еще что-то. Я не поняла ее — разобрала только, что она говорит на гэльском.
— Она сказала, ты не должна глотать эти семена, потому что они ядовитые, — перевел Джейми, с опаской посмотрев на чернокожую и набросив на плечо плед.
— Хау, — согласилась Полина, энергично кивая. — Яда-вита!
Она наклонилась к ведру, чтобы зачерпнуть еще пригоршню воды, прополоскала рот и сплюнула на камень — это было похоже на пушечный выстрел.
— Тебе следует быть поосторожнее с этим, — сказала я ей. Я понятия не имела, поняла ли она моя слова, но подумала, что по моей улыбке она догадается, что я желаю ей добра; Полина улыбнулась в ответ, бросила в рот еще два семени пау-пау и принялась за клещей, осадивших Майерса. Бобы пау-пау громко похрустывали на ее зубах, когда она готовила очередную порцию лекарства от паразитов.
К тому времени, когда мы съели ужин и собрались в дорогу, Полина уже горела желанием ехать на лошади самостоятельно. Джейми подвел женщину к лошади и показал, что нужно позволить животному обнюхать себя. Негритянка заметно вздрагивала, когда большой лошадиный нос тыкался в нее; она даже подпрыгнула в какой-то момент и захихикала, и ее смех был похож на мед, льющийся из кувшина, — и наконец Джейми с Яном погрузили ее в седло.
Полина все еще стеснялась мужчин, но вскоре обрела достаточно уверенности в себе, чтобы поговорить со мной, на жуткой смеси гэльского, английского и ее родного языков. Я не в состоянии была что-либо понять, но лицо и руки Полины были так выразительны, что зачастую я вполне догадывалась о смысле того, что она говорила, хотя на самом деле разбирала едва ли одно слово из десяти. И мне оставалось лишь сожалеть, что я не владею так же, как она, языком тела, потому что она не понимала большинства моих вопросов и реплик, так что мне пришлось дожидаться, пока мы не разобьем лагерь, и я смогу наконец-то обратиться за помощью к Джейми или Яну, чтобы они перевели по крайней мере гэльскую часть речи Полины.
Свобода — хотя бы и временная — от страха, сковывавшего ее, и чувство безопасности, в конце концов охватившее женщину в нашей компании, позволили высвободиться естественным свойствам ее натуры, и она без передышки болтала все то время, пока мы ехали с ней бок о бок, ничуть не заботясь о том, понимаю ли я ее, и то и дело взрываясь смехом, — низким, гулким, похожим на звук ветра, ворвавшегося в глубокую пещеру.
Полина затихла лишь однажды: когда мы проезжали через большую поляну, где трава выглядела странно волнистой, и волны эти вздымались такими линиями, будто под землей скрывался огромный змей. Полина сразу замолчала, увидев это, и даже попыталась заставить свою лошадь прибавить шагу, но вместо того так натянула поводья, что лошадь встала на месте, как вкопанная. Я вернулась, чтобы помочь женщине.
— Droch apte, — пробормотала Полина, уголком глаза косясь на эти безмолвные волны. Плохое место. — Djudju. — Она нахмурилась и сделала рукой быстрый жест; я подумала, что это, наверное, для того, чтобы защититься от чего-то дурного.
— Это что, старое кладбище? — спросила я Майерса, который подъехал к нам, чтобы выяснить, что случилось. Волны трав, правда, не располагались ровными рядами, но тем не менее они как бы огибали поляну по краю, и совершенно не были похожи на естественное явление. К тому же холмики земли, благодаря которым трава так странно выглядела, казались слишком высокими для могил, — если только они не были каменными насыпями, подобными пирамидкам древних шотландцев… или же массовыми захоронениями, добавила я мысленно, вспомнив Калоден.
— Ну, не то чтобы кладбище, — ответил Майерс, сдвигая шляпу на затылок. — Тут когда-то деревня была. Племени тускара вроде бы. Вон те холмики, — Майерс взмахнул рукой, показывая, — это бывшие дома, они развалились. А вон там, где повыше, — это был дом вождя, длинный такой. Ну, теперь, видите, все травой заросло. Конечно, на первый взгляд может показаться, что тут кого-то хоронили.
— А что случилось с этой деревней? — Ян и Джейми тоже вернулись и теперь внимательно оглядывали поляну.
Майерс задумчиво поскреб подбородок.
— Да я и не знаю, так чтобы наверняка. Может, какая болезнь всех их унесла, а может, на них напали чероки или еще кто… хотя, если подумать, земли чероки вообще-то к северу отсюда, довольно далеко. А может, и это тоже из-за войны. — Майерс снова принялся энергично копаться в бороде, выдирая из нее застрявшие останки клещей. — Не могу сказать, чтобы мне хотелось тут задерживаться.
Полина явно была такого же мнения, и мы отправились дальше. К вечеру мы наконец-то окончательно выбрались из соснового леса и даже миновали заросли кустарника у подножия гор. Настроение у всех поднялось, когда мы увидели другие деревья; теперь мы проезжали то через маленькие рощицы каштановых деревьев, то через обширные пространства, где стояли старые дубы и гикори, а между ними то и дело попадались кизил, хурма, карликовые каштаны и тополя, окружившие нас морем зеленой листвы.
И воздух тоже изменился, он и пахнул теперь по-другому, и становился все свежее по мере того, как мы поднимались выше. Удушающе сильный, забивающий всё запах живицы уступил место более легким и разнообразным запахам; пахло листвой деревьев и кустов, пахло травой и цветами, что приютились в каждой, даже самой маленькой, трещинке или выемке скалистого склона. Тяжелая сырость, постепенно отступавшая вниз, все еще ощущалась, но уже было не так жарко; воздух не казался больше плотным одеялом, окутавшим нас, — мы наконец-то могли не просто дышать, а дышать с удовольствием, наполняя легкие ароматами зелени, прогретой солнцем, и влажного мха.
