Его тощее тело сжималось от отчаяния; он явно думал, что его бросили тут умирать на руках у чужаков. Меня охватило тягучее, противное беспокойство; он вполне мог и в самом деле умереть, если откажется принимать пищу.
Но воду он, по крайней мере, принял из моих рук. Он пил жадно, в один миг осушив бутылку, и я отправилась к ручью, чтобы снова ее наполнить. Вернувшись, я достала из корзинки амулет и поднесла к его лицу. Мне показалось, я заметила слабый всплеск удивления под полуприкрытыми веками, — не настолько выраженный, чтобы это могло пробудить во мне надежду на его выздоровление, но во всяком случае он впервые заметил меня, хотя до сих пор его сознание блуждало где-то далеко-далеко.
Охваченная вдохновением, я снова медленно опустилась на колени рядом с ним. Я вовсе не имела намерения проводить соответствующий обряд, но я была врачом достаточно долго, чтобы знать: если сила самовнушения не подавлена антибиотиками, то лучше использовать ее, чем совсем ничего не делать.
Я взяла амулет из вороньих перьев, подняла голову, уставившись небо, и начала самым серьезным тоном напевно произносить самые звучные строки, какие только смогла припомнить. Но так уж получилось, что на память мне почему-то пришел рецепт доктора Роулингса для лечения сифилиса, изложенный на латыни.
Я налила себе в ладонь каплю лавандового масла, обмакнула в него перья и помазала виски и горло индейца, напевая: «Уходи, улетай из этого человека» — причем самым низким и зловещим голосом, какой только у меня нашелся. У меня у самой чуть голова не разболелась от усердия. Глаза индейца следили за движениями пучка перьев; я себя чувствовала гремучей змеей, испускающей волны гипноза и ожидающей, когда белка сама запрыгнет к ней в пасть.
Я взяла руку индейца, вложила перепачканный маслом амулет в его ладонь и сжала его пальцы. Потом взяла кувшин с медвежьим салом, смешанным с концентратом мяты, обманула в него пальцы и начертила с десяток загадочных символов на груди несчастного больного, стараясь при этом втирать жир, как можно энергичнее. Сильный запах мяты отлично прочистил мои собственные носовые пазухи; мне оставалось только надеяться, что и пациенту станет легче, и его бронхи хоть немного освободятся от слизи.
Я завершила ритуал, торжественно благословив бутылку с отваром: «In nomine Patri, et Filii, et Spiritus Sancti, Amen», после чего поднесла ее к губам пациента. Он, и в самом деле выглядя слегка загипнотизированным, послушно открыл рот и проглотил все, что в ней оставалось.
Я натянула одеяло ему на плечи, поставила рядом с постелью принесенную еду и ушла, одновременно и надеясь на его выздоровление, и чувствуя себя настоящей мошенницей.
* * *
Я медленно шла вдоль ручья, и мои глаза сами собой высматривали что-нибудь полезное. Хотя, конечно, сейчас было не время для сбора большинства целебных растений; для медицины чем старше и крепче растение, тем лучше, — потому что за несколько сезонов борьбы с вредителями основательно повышается концентрация активных компонентов в их корнях и стеблях.
Впрочем, на самом-то деле в любое время года можно было найти хоть какие-нибудь цветки, фрукты или семена, содержащие в себе полезные субстанции; и если я замечала, например, лобелию, выбросившую ростки в грязи у тропинки, я ставила в памяти особую отметку, чтобы прийти сюда, когда придет пора. А потом отправлялась на дальнейшие поиски.
Водяной салат разросся на диво; целые плантации его плавали между камнями у берегов ручья, и огромная подушка пряных темно-зеленых листьев соблазнительно разлеглась в нескольких шагах впереди меня. И еще основательный пучок хвощей! Я спустилась к ручью босиком, поскольку иначе я бы просто понапрасну промочила обувь; подоткнув юбку я осторожно ступила в воду, держа в одной руке острый нож; на другой руке у меня висела корзинка. От ледяного холода ручья у меня перехватило дыхание.
Мои ноги на несколько мгновений полностью утратили способность чувствовать, но меня это не обеспокоило. Я выбросила из головы змею в уборной, свинью в кладовке и индейца в амбаре, полностью сосредоточившись на ощущении текущей воды, скользившей мимо моих ног, — это было холодное, влажное прикосновение некоей первоосновы… и над водой плыло дыхание душистых листьев.
В солнечных лучах над маленькими отмелями неподвижно висели стрекозы, вокруг моих ног шныряла рыбья мелочь, ловившая мошек настолько маленьких, что я не могла их рассмотреть. Где-то выше по течению громко и сухо затрещал зимородок, но его, конечно, интересовала рыбка покрупнее той что суетилась возле меня. Мальки разлетелись в разные стороны, когда я вторглась в сферу их обитания, но сразу же вернулись, серые и серебряные, зеленые и золотые, с черными пятнами, с белыми точками… их почти невозможно было заметить в тени сухих листьев, плававших в ручье. Это похоже на броуновское движение молекул, подумала я, наблюдая за клубами ила, поднятыми мной со дна и теперь медленно уплывавшими по течению; в дымчатой воде продолжали метаться крошечные рыбешки.
Все на свете движется, движется постоянно, вплоть до микроскопических молекул, — но это движение создает парадоксальную иллюзию покоя и неподвижности, и вот тут, на отмели маленького ручья, я могла видеть некое условное подобие суеты большого мира, которая тоже создает иной раз иллюзию покоя…
Я шагнула вперед, внося свою лепту в общий рисунок веселого танца жизни в ручье, чувствуя, как на мои плечи падает то свет, то тень, а ноги тем временем машинально искали опору среди скользких, едва видимых под водой корней. Мои руки и ноги уже онемели от холодной воды; мне казалось, что я стала наполовину деревом, и в то же время во мне бурлила жизнь, кипел сок, как в серебряной березе, нависшей надо мной, или как в ивах, что окунали свои листья в воду.
Возможно, легенды о зеленых человечках и преображенных нимфах рождались именно вот так, подумала я: не в том было дело, что деревья оживали и отправлялись на прогулку, и не в том, что женщины превращались в деревья, — нет, легенда могла родиться вот в такой момент, когда теплая человеческая плоть погружалась в холодную воду, и когда в ней замедлялось движение крови, она начинала понимать чувства растений…
Мое сердце и правда начало биться медленнее, а кончики пальцев чуть побаливали от холода. Но жизненные силы во мне возрастали. Я двигалась в едином ритме с водой и ветром, не тратя силы на отчетливые мысли, став частью неторопливого и безупречного движения вселенной.
Я даже забыла о маленьком хаосе у моих ног.
Когда я подошла к свесившимся в воду веткам ивы, неподалеку за деревьями вдруг раздался громкий визг. Я не раз слышала, как точно такие же звуки издавали самые разные животные, от рыси до орлов, преследующих добычу, но я ни на секунду не усомнилась в том, что голос, услышанный мною сейчас, принадлежит человеку.
Спотыкаясь от торопливости, я выскочила из воды, и помчалась вперед, продираясь сквозь путаницу ветвей, — и очень скоро вырвалась на поляну, бывшую неподалеку от меня. На берегу я увидела мальчишку, отчаянно прыгавшего взад-вперед и яростно колотившего себя по ногам. При этом он громко визжал.
