Во второй половине дня на борт хлынули пассажиры — беспорядочная толпа эмигрантов, тащивших чемоданы, узлы, клетки с курами и детей. Это была публика, которой предстояло путешествовать третьим классом — в помещении, отгороженном переборкой в носовом трюме, — и приносившая владельцу корабля не меньшую прибыль, чем товары в трюме на корме.
— Крепостные и работяги по договору, будут отрабатывать свой проезд, — сказал Роджеру Дафф, оценивающим взглядом наблюдая за разношерстной толпой. — Их берут на плантации по пятнадцать фунтов за голову, взрослых, а подростков — по три или четыре фунта. Маленькие детки и сосунки не в счет, они идут в придачу к мамашам.
Матрос густо откашлялся с таким шумом, как будто это пытался завестись древний автомобильный мотор, и выпустил струю слюны, едва не угодившую в поручень. И покачал головой, глядя на нищих пассажиров, спускавшихся по трапу в отсек третьего класса.
— Бывает, конечно, что кто-то из них может оплатить проезд, да только не часто такое случается. Им обычно едва удается наскрести на все семейство пару фунтов, чтобы питаться в дороге.
— Так капитан их не кормит?
— Да что ты! — Дафф снова гулко откашлялся и сплюнул. — Кормит, если за деньги. — Он усмехнулся, отер губы ладонью и кивнул головой в сторону сходней. — Давай-ка, протяни свою длинную руку вон тем бедолагам, парень. Ты ведь не хочешь, чтобы капитанские денежки свалились в воду, а?
Помогая маленькой девочке спуститься в трюм, Роджер удивился тому, что ее тельце на ощупь оказалось словно ватным… но, присмотревшись, понял, что многие женщины и девушки лишь выглядели крепкими телесно, а на самом деле на них просто было надето по несколько слоев одежды; похоже, это было все их земное имущество, и ничего больше они не имели, кроме маленьких узелков с личными вещами, коробов с едой, припасенной на дорогу, и тощих детей, ради которых они и предприняли этот отчаянный шаг.
Роджер присел на корточки, улыбаясь крошечному мальчугану, цеплявшемуся за материнскую юбку. Ему было не больше двух лет, и он еще был одет в ползунки на лямках; на его головке кудрявились мягкие светлые волосы, а маленький пухлый ротик испуганно кривился.
— Вперед, парень, — негромко сказал Роджер, протянув малышу руку. Роджеру больше не приходилось прилагать усилий, чтобы скрыть свой акцент; оксфордский выговор сам собой растворился в привычной ему с детства манере речи, присущей шотландским горцам, среди которых он рос, и теперь Роджер говорил как истинный шотландец. — Твоя мама не может сейчас взять тебя на руки. Идем со мной!
Малыш глянул на Роджера весьма недоверчиво, но все же позволил отцепить его маленькие пальчики от юбки матери. Роджер понес малыша через палубу, а мать молча шла за ним следом. Когда Роджер подал ей руку, чтобы помочь спуститься в трюм, она посмотрела ему прямо в глаза, и тут же ее лицо исчезло в темноте нижней палубы, как исчезает белый камень, брошенный в омут, и Роджер отвернулся, чувствуя себя так, словно оставил без помощи человека, тонущего в реке.
Когда он уже вернулся к своей работе, он увидел молодую женщину, только что подошедшую к причалу. Она была из тех, кого называют хорошенькими, — не красавица, но очень милая и живая, сразу привлекающая к себе внимание.
Возможно, дело было в ее осанке; она выглядела как стройная лилия на фоне ссутулившихся и скособочившихся фигур, окружавших ее. На ее лице читались опасение и неуверенность, но в то же время и оживленное любопытство. Храбрая малышка, подумал Роджер, и его сердце, измученное зрелищем унылых, серых лиц эмигрантов, встрепенулось.
Женщину явно смущал вид корабля и толпы вокруг него. Высокий светловолосый мужчина, стоявший рядом с ней, держал на руках младенца. Молодой человек коснулся плеча спутницы, успокаивая, и она подняла голову и посмотрела на него, и улыбка одновременно осветила их лица Наблюдая за этой парой, Роджер почувствовал в душе нечто вроде легкой зависти.
— Эй, Маккензи! — Громкий голос боцмана вывел Роджера из созерцательного состояния. Боцман резким жестом указал на корму: — Груз ждет! Он не станет сам забираться в трюм!
Закончив погрузку и подняв паруса, корабль пустился в плавание. Первые недели прошли спокойно. Шторм, сопровождавший их исход из Шотландии, быстро стих, сменившись ровным попутным ветром, катившим волны по поверхности моря, и на большинство пассажиров равномерная качка подействовала одинаково — почти все они начали страдать от морской болезни. Но это быстро прошло. Рвотная вонь, доносившаяся из третьего класса, в основном рассеялась, лишь изредка вплетаясь незначительной нотой в симфонию дурных запахов, окутывавших «Глориану».
Роджер от рождения обладал очень острым чутьем и реакцией на запахи, и эта особенность весьма затрудняла его пребывание в тесных помещениях. Но даже самый чувствительный нос со временем привыкает ко многому, и через день-другой Роджер уже освоился с царившим на корабле зловонием.
К счастью, он сам не был подвержен морской болезни, хотя давний опыт рыбной ловли и заставлял его испытывать опасения на этот счет, — и в особенности Роджер побаивался возможной непогоды; впрочем, любой моряк знал, что не только его здоровье, но и его жизнь зависит от того, будет ли завтра светить солнце или разбушуется шторм.
Матросы, вместе с которыми Роджеру приходилось трудиться и отдыхать, не были слишком дружелюбны, но и особой враждебности не проявляли. Возможно, их заставлял держаться отстраненно его акцент островитянина, — большинство матросов были англичанами, из Дингвела или Питхэда, — а может, то, что иной раз он говорил странные на их взгляд вещи, а может быть, им просто мешал его рост… но так или иначе, большая часть команды старалась держаться на расстоянии от Роджера. Нет, они не выказывали неприязни, просто не хотели сближаться с ним.
Роджера ничуть не беспокоила эта холодность. Напротив, он был рад, что может остаться наедине со своими мыслями, что его уму предоставлена свобода, пока его тело занято обычной ежедневной работой на палубе. А подумать ему было о чем.
Он не позаботился узнать, какова репутация «Глорианы» или ее капитана, прежде чем наняться на службу. Он бы отправился и с самим капитаном Ахавом, доведись этому джентльмену плыть в Северную Каролину. Но из разговоров между матросами он сделал вывод, что Стефан Боннет известен как хороший капитан — суровый, но честный, и из тех, у кого любой рейс оборачивается прибылью. Для матросов, многие из которых получали долю от доходов, а не твердое жалованье, это последнее качество личности капитана более чем компенсировало мелкие недостатки его характера или манер.
Роджер не то чтобы замечал за капитаном дурное поведение, но он видел, что Боннет всегда остается как бы внутри невидимого круга, очерченного вокруг него, — круга, в который лишь немногие дерзали войти. Лишь первый помощник и боцман обращались непосредственно к самому капитану; все остальные поспешно опускали глаза, когда Боннет проходил поблизости. Роджер прекрасно помнил холодный взгляд зеленых кошачьих глаз, изучавших его в порту; нечего и удивляться, что никому не хотелось смотреть в упор на этого дикого леопарда.
