…Алена привскочила на своем жестком ложе и с
немой укоризной воззрилась в темные, почти неразличимые в бликах лампадки глаза
на иконе. Сурово воздеты персты, сурово поджаты губы. Они надежно хранят тайну
того, что случилось в тот страшный, роковой вечер. Надежно хранят… Уж
кому-кому, а богу ведомо, что Алена невинна, что не убивала она мучителя
своего! Да, мечтала, молилась о его гибели. А как было не мечтать, лежа, всей
избитой, истерзанной, рядом с ним, оглушительно, удовлетворенно храпящим? Но не
убивала. Приняла на себя вину в помутнении рассудка, в помрачении от страха… и
получила за это сполна! А вот кто Никодима воистину убил – сие один бог знает
да его святые. Может быть, Фролка. Ежели так, и он свое получил. И все-таки
вещее сердце твердит Алене, что и этот страдалец казнен по ложному обвинению.
Зачем ему Никодимова смерть?! Жил – как сыр в масле катался, потихоньку обирая
хозяина и безданно-беспошлинно пользуясь его женою. По натуре своей Фролка не
был жесток. Чего он желал для себя в жизни? Толкаться с утра до ночи по
хозяйству, зорко высматривая, что плохо лежит, а с ночи до утра сидеть в
водочном кружале, по-нынешнему называемом фортиною,
[31] голося
любимую песенку:
Как на горке, на горе,
На высокой, на крутой,
Стоит новый кабачок,
Сосновенький чердачок,
Как на этом чердачке
Пьет голенький мужичок… —
дома вяло отбрехиваясь от хозяйской ругани:–
Кто пьян не живет? Птица ворон да серый волк? И те кровушку пьют да веселятся.
Нет, чтобы Фролка «пил кровушку» – этакое в
голове не укладывается. Ну а ежели не он, не Алена убийцы – то кто же? Кому
внушил Никодим столько ненависти, чтоб смог тот человек невидимкою пробраться в
дом и влить злое зелье не в общий горшок со щами, перетравив таким образом всех
домашних подряд, а в особую бутылочку с заморским сладким вином, из коей
Никодим всегда выкушивал чарочку после обеда и берег ту бутылочку в особом
сундуке, под ключом? Кто мог знать об сем, кроме его жены, управляющего или
сестры? Ну, додуматься, будто Ульянища, живущая только братниной защитой и
щедростью, вдруг поднимет на него руку – нет, это чепуха. Но кто, кто, кто?!
Как узнать? И пытаться ли узнавать? Может быть, смириться? Принять участь свою
с благодарностью? Склонить голову под монашеский черный плат – и постепенно, с
течением лет, изгладятся мучительные воспоминания о побоях, насилии, горящем
Фролке, тисках земляных, которые впивались в тело все крепче и крепче?..
О господи, дай знать, что делать?!
Алена с упрямой усмешкой покачала головой.
Мало ей? Неужто еще мало знаков? Не кто другой – монахиня спасла ее от гибели,
поручившись, что господь обретет новую смиренную служанку. Чего же другого ты
ищешь, какого знака ждешь?!
С тяжелым вздохом Алена уткнулась в ряднушку,
служившую ей и подстилкой, и подушкой, и одеялом.
И в этот миг скрипнула дверь.
Глава 4
Искушение
– Шибко жару не поддавай. Как бы не
угореть нам. Я тяжкий пар не сильно люблю – так, обмоемся тепленьким…
Голос сестры Еротиады журчит ручейком, а у
Алены сжимается сердце от непонятного страха. Она сует, сует одно полено за
другим в раскаленное жерло печи, а в пламени видится Фролкина горящая голова, и
туманятся глаза, застилает уши, и не разберешь, что это там приговаривает
Еротиада.
Нет, право же, Алена вовсе умом повредилась!
Ну с чего сейчас бояться-то? Радоваться надо. Разве можно было такое
представить себе, чтобы властная, надменная сестра Еротиада вдруг, среди ночи,
пришла к обиженной ею келейнице и принялась смиренно просить у нее прощения за
гордыню и жесточь свою?! Алена до того растерялась, увидев покаянные,
увлажненные слезами глаза Еротиады, что и слов не нашла в ответ: только кивала
да кивала, будто глупая корова.
На мольбы о прощении – кивала. На заверения в
будущем к ней, Алене, Еротиадином расположении и клятвы никогда впредь не
обижать сестру свою во Христе – тоже кивала. И точно так же тупо кивнула, когда
Еротиада, уверясь, что прощена, вдруг, не переводя дыхания, попросила Алену
истопить для нее малую баньку.
Это среди ночи-то!
«Что ж ты раньше думала?! – едва не
возопила в отчаянии Алена, так и не сомкнувшая глаз после несказанно тяжелого
дня. – Уж первые петухи отпели!»
Вслух выразить свое негодование она, конечно,
не посмела, однако Еротиада все поняла и ответила на невысказанный вопрос:
– Я молилась. Я всегда зажигаю свечку и
молюсь до первых петухов. И только потом ложусь спать. А нынче мне что-то не
спится. Надобно от грехов не только душой, но и телом очиститься. Ну, идем же,
сестра!
Алене не надо было тратить времени на
одевание: как дали ей посконную рубаху, так и носила ее, лишь иногда
подперязываясь передником. В ней и спала. В ней и пошла в малую баньку – на
подгибающихся от страха ногах.
Известно, кто, зажигая свечу, молится до
первых петухов! Тот, кто верует в Антихриста и, что ни ночь, ждет наступления
Страшного суда! Антихрист – противник Христу, живое воплощение Сатаны. Он
явится перед концом мира и вторым пришествием Спасителя. Родится он от
жены-блудницы, которая откроет окно на голос сладкозвучного пения птицы, а та
ударит ее крыльями по лицу – и в тот же час она зачнет Антихриста.
Его приход отметят знамения и ложные чудеса. С
сатанинской гордостью Антихрист воссядет во храме как бог и силою заставит
почитать себя. Ничего нельзя будет ни продать, ни купить без печати Антихриста
на правой руке или челе. Тогда лето не даст дождя, и наступит голод. Царство
Антихриста кончится с приходом Спасителя. Нечистые духи во главе с Антихристом
будут низвергнуты во тьму пламенную – глубина ее дна не имеет…
Неужто Еротиада из приспешников Антихристовых?
Не этим ли объясняется тот трепет, который она вызывает у Алены? Ох, поскорее
бы согрелась вода и Еротиада сказала, что она может идти!..
– Нет, погоди, – возвысила голос та,
едва ноги понесли Алену к двери. – А сама? Сама не хочешь ли намыться?
