– А вот что. Для первого и самого
сильного средства ослиная моча нужна. Где ее взять?
– Возьмем! – настала очередь
Катерины Ивановны пристукнуть по столу. – Это не задача. Бухарцы ослов приводят
в Москву, знаю, сама видела. Вот только кого к ним послать? Митрий их всех,
нехристей, боится как огня…
– Есть у меня верный человек, –
очень своевременно ввернула Алена. – Eсть. Он-то и сообщил мне о
злоумышлениях против твоей особы. Его мы и пошлем к бухарцам.
– Я его награжу, не поскуплюсь, –
посулила Катерина Ивановна и спросила с внезапными искорками в глазах: – А он…
молодой али почтенный старец?
Алена поджала губы, чтобы не расхохотаться.
Окажись Ленька здесь сейчас, небось Катерина Ивановна пожелала бы отдать ему
награду немедля, невзирая на его исхудалое лицо и тощую кощь. Да, опасно
блестят глаза у молодушки… опасно! И поскольку немец показался Алене человеком
хорошим, пусть и несколько дерганым (а ведь задергаешься тут!), она положила себе
непременно постараться – и вернуть ему утраченные способности. Сделала вид, что
не расслышала последнего вопроса, и продолжила:
– Зелья целительные просто так не
сваришь. Им надобно непременно в том доме настаиваться, где живет немощный,
чтоб он духом этим врачевным уже заранее напитывался. Вот уж не знаю, как быть
в сем случае? Ежели я снадобья стану готовить у себя дома…
– Об том и думать не смей! – Теперь
уже не ладонь, а пухленький кулачок Катерины Ивановны громыхнул по столешнице,
что должно было обозначать неукоснительность ее требований. – Сюда тебе
доставим все, что надобно, и будешь жить здесь. У меня. Тем паче что… –
Она запнулась и сочувственно взглянула на Алену. – Тем паче что тебе все
равно идти некуда!
Алена онемела на миг, потом вдруг ощутила, как
кровь бросилась в лицо. Стало вдруг так стыдно, до смерти!.. А Катерина
Ивановна усмехнулась:
– Ну как ты жить будешь, скажи?
– Коли денег скоплю, так рай себе
куплю, – невесело отшутилась Алена.
– Денег?! Не думай, что я вовсе без глаз.
Митрий врет, конечно… а может, и не врет. Ты мне жизнь спасла – я тебе хочу
добром отплатить. Давай так: ты мне помоги, а я тебе помогу. И живи здесь, и
делай свое дело, пока не сделаешь.
Алена закрыла глаза. Лицо все еще горело, но
холодная печаль уже студила голову.
Нет. Нет… а жаль! Больно уж ладно все
складывалось, как по писаному. Но она не сможет. Не сможет! Она не ждала от
Катерины Ивановны такой покладистости, и это ее обезоружило. Ведь добрая
женщина не знает, кому приют хочет дать! А всплыви Аленины обстоятельства – что
будет хозяйке за укрывательство беглой? Нет, надо воротиться в батюшкин дом,
жить там тайно, выходить лишь потемну, превратиться в подобие нетопыря: шнырять
по задворкам, высматривать, выслушивать, авось бог пошлет крупицу сведений. И
жить – тоже чем бог пошлет.
– Эй! – послышался рядом
встревоженный голос. – Эй, ты что это закручинилась, девица? Или не
сможешь горю моему подсобить?
– Я-то смогу, да ты моему не
сможешь, – со вздохом открыла глаза Алена. – Вот зовешь к себе кого
ни попадя, а что ты обо мне знаешь? Может, я беглая преступница? Может, я мужа
своего ядовитым зельем во свету сжила и меня за то к лютой казни приговорили?
Может, меня в яму за то зарыли и помирать оставили?
– Но ведь сейчас-то ты не в яме! –
вполне справедливо заметила Катерина Ивановна. – И, как я погляжу, вполне
живая!
– А может, я из нее сбежала, из
ямины? – огрызнулась Алена, уже не в шутку злясь на свою собеседницу за
беззаботность. – И узнай хоть кто-то, хоть этот твой знакомец, Аржанов,
про меня – тут мне и конец, опять на дыбу, опять в яму! И заодно тебя за
укрывательство припутают – так прижмут, что небо с овчинку покажется!
– Ну, это очень просто устроить! –
отмахнулась Катерина Ивановна. – Аржанова больше и ноги в этом доме не
будет, тем более что мой Фрицци при одном его упоминании только что на стенку
не лезет. Да ты и сама небось видела! Ишь – вердахтиг, мол, он и вообще
натюрлих! Ой, како-ой мужик, матушка Пресвятая Богородица! Ростом – во! –
Катерина Ивановна живо вскочила ногами на стульчик, показала под
потолок. – Плечи – во! – Она широко расставила руки и от этого
резкого движения лишь чудом не свалилась со стула. – И в мотне, надо
думать, тоже – во, – сообщила она, осторожно спускаясь и вновь
усаживаясь. – Ну, мне, конечно, проверить не довелось, однако ежели у
мужика так глаз горит… это неспроста! Ну и сказывали, баб перепробовал – до
умопомрачения. Что у нас, что в иноземщине. Да и не его в том вина – наша
сестра сама на него гроздьями вешается. Что же ему делать, стряхивать нас, что
ли? – вопросила она, сверкая глазами, исполненными самого пламенного
сочувствия к несчастному, замученному женщинами Аржанову, страдающему из-за
своей галантности, но ставящему удаль кавалера и служение дамским прелестям
превыше всего.
Затем Катерина Ивановна напряженно свела
брови:
– Об чем бишь я? – Она призадумалась
и, наконец вспомнив, радостно крикнула: – Ах да, об Аржанове! Стало быть, сюда
он больше – ни ногой. Ну ничего, от меня он все равно не уйдет, я его на
какой-нито завалященькой ассамблее все равно в угол зажму. А Фрицу я
чего-нибудь навру, не привыкать: мол, ты моя подруга стародавняя, еще с
детства: я ведь из Белого города, из посадских, так что, могло статься, мы с
тобой по соседним улицам бегали. Это жизнь меня, вишь, в барыни вынесла, а
так-то я из простых! – И вдруг, прервав беззаботную болтовню, снова
навалилась грудью на стол и, заглядывая в глаза Алены блестящими глазами,
спросила таинственным шепотом: – Но скажи, скажи, ради Христа, ты и впрямь
мужика своего свела со свету? Вот молодчина, ну и молодчина же ты!
– Нет, – сказала Алена, на миг
искренне пожалев, что – нет, а, стало быть, у Катерины Ивановны отсутствует
повод считать ее молодчиной. – Нет, Катерина Ивановна, не травила я его, а
кто сделал сие, за чей грех я платила, – мне неведомо.
– И в яму… – вдруг побледнев и
передернув оголенными, вмиг озябшими плечами, прошептала Катерина Ивановна и
опять обрушила кулачок на стол. Посуда запрыгала и долго не могла успокоиться,
так что последние слова она произносила под одобрительное дребезжанье порцелиновых
мисок и тарелок: – Но довольно об этом! Было – и быльем поросло! Остаешься
здесь – все, не спорь со мной. И вот что, сделай милость: не зови меня больше
Катериной Ивановной. Зови Катюшкою. А я тебя буду звать Аленою. Ну, хватит
сидеть, давай зови своего благоприятеля, пускай скорей за ослиной мочой бежит.
Ее тебе сколько надобно? Ведро? Бочку? Две?
