Она уже успела изрядно изучить свою благоприятельницу.
Катюшка – никакое другое имя во всем мире не подошло бы ей так, как это:
кругленькое, пушистое, мягкое, беззаботное! – Катюшка была болтлива,
громогласна, смешлива, беззаботна – и обладала способностью выпаливать все, что
только взбредет в ее ветреную голову, оттого Алена и знала, что метресса
Фрицева умеет отменно находить на стороне замену тем удовольствиям, коих она
лишена дома. Какие там «ручные дела»? Какое там затворничество?! Кроме этого
загадочного Аржанова, которого Алена еще не видела и которого Катюшке так и не
удалось залучить в свои объятия, кажется, не было в свете кавалера, который не
побывал бы в них! Причем она умела так распорядиться своими часами и ласками,
что те, которые делили их с нею, ни на мгновение не усомнились бы, что и сердце
и тело этой хорошенькой «нимфы» (словечко было весьма модное!) принадлежит им
всецело. Частенько на грудь, щедро открытую, Катюшка налепляла малюсенький
«пластырь красоты», который напоминал Алене наглую черную муху и вызывал
неодолимое желание согнать ее. Катюшка же уверяла, что у господ кавалеров
«пластырь красоты» вызывает неодолимое желание поцеловать ее грудь в этом
фривольно указанном местечке. Но дело, понятно, одними поцелуями не
ограничивалось.
Катюшка порою следовала последней моде и
подсовывала под юбки французскую новинку – фишбейн, или панье, из ивовых
прутьев, однако ее легкомысленной природе сооружение сие только мешало: едва
хлопнешься перед кавалером на спину – вдруг что-то трещит устрашающе. Каркас
сломался! То ли дело обычные нижние юбки: задрал их ворох – и любись до одури!
Так что фишбейны Катюшка надевала только на заведомо приличные балы или ежели
шла куда-нибудь с Фрицем: с ним уж точно не приляжешь где ни попадя.
Катюшка казалась вполне довольна жизнью, при
которой могла срывать цветы удовольствия, где они только ни расцветали. Фрица
она и впрямь водила на шелковой веревочке и умело погашала нечастые вспышки его
ревности. Так могло продолжаться вечно… и вдруг Катюшке вздумалось поломать эту
счастливую, беззаботную жизнь! Предложение ей сделали! Но кто? какое? и
насколько серьезное?
– Да скажи, не томи: кто он? Чего
посулил? – осмелилась спросить Алена. – Аржанов, что ли, сподобился,
наконец?
– Аржанов? – Катюшка глянула на
подругу с отвращением. – Дождешься от него, как же! Раньше рак на горе
свистнет! – И тут же лицо ее расцвело мечтательною улыбкою. – О нет.
Это Людвиг…
– Людвиг? Уж не фон ли Штаубе? –
ахнула Алена, и Катюшка радостно закивала, прижав руки к груди, так изрядно
стянутой шнурованьем, что, чудилось, и вздохнуть-то без привычки невмочь:
– Он! Он!
– Да ведь Фриц же про сие непременно
известен сделается! – испуганно глядела Алена на свою легкомысленную
благодетельницу. – Они же приятели!
– Да я готова всему свету объявить свое
счастье! – И Катюшка затейливым, прельстительным движением выхватила из
складок юбки листочек, кругом измаранный корявыми строчками и уже изрядно
смятый.
– У меня там карманчик потайной! –
объявила она торжествующе. – Это ведь только у мужчин карманы на кафтанах
для красоты, сверху нашлепнуты, а мы, бабы, сиречь дамы, все к делу пришьем!
Вот – здесь все сказано. Поначалу он мне снимет дом в Китай-городе, возле
Варвары Великомученицы, со всею обстановкою, с коврами, зеркалами, стульями… а
лавки если и будут, то кармазином
[74]
застеленные! А спустя
месяц мы с ним подадимся в Санкт-Питербурх! И будем при государевом дворе.
Теперь ведь все в Питербурхе дома себе строят. Там царь, там двор, там верховые
боярыни и боярышни… эти, как их, фрейлины. Нет, песенка барбарской Москвы
спета!
Катюшка уже явно пела с чужого голоса, и
нетрудно было догадаться, с чьего.
– Да на что тебе тот кармазин?! –
заломила руки Алена. – Он же толстый, как студень, твой Штаубе, а герр
Фриц молод, пригож…
– Вот и бери себе эту пригожесть, –
отмахнулась Катюшка. – Что мне с нее? Людвичек мой понимает, что женщина
может быть счастлива сердцем не так, как мужчина! К тому же у него… –
Глаза Катюшки вспыхнули, и Алена поняла, что наконец-то они добрались до сути
дела. – У него, знаешь, приклад какой?! Во… – Она развела руки на
ширину плеч, потом, прищурясь, поглядела – и отмерила требуемую величину,
постучав себя по сгибу руки: – Во какой! И, я тебе скажу… – Катюшка
прижмурилась, будто сытая кошечка, и даже, кажется, сыто облизнулась.
– Давай, меняй чулки на паголенки!
[75]
– сердито отмахнулась Алена. – Чего тебе мало? Скоро Фриц
оздоровеет, а пока ты и так гуляешь направо и налево.
– Вот еще! – не без обиды глянула
Катюшка. – Прямо-таки направо и налево! Я довольно часто была ему верна.
– Думаешь, Фриц тебя отпустит? – не
отставала Алена. – А ежели и отпустит – сперва побьет не на живот, а на
смерть, как меня муженек бивал, а потом, ведь уйдешь голая, босая – ну что
хорошего? А наряды твои? А справа самоцветная? А башмаки? Так Фриц тебе все это
и отдаст, чтобы ты перед фон Штаубе прелестничала! Держи карман шире!
