Алена глядела на посланного с неприязнью.
Больно уж рожа разбойничья. Не могла Катюшка Митрия послать, что ли? «Да что
мне в его приглядности? – одернула она себя. – Поглядеть, что там
Катюшка написала…»
Слово, впрочем, было неподходящее. Следовало
сказать – накорябала, накуролесила пером, начеркала и т. п. Алена,
конечно, не удивилась – она знала, какова была любительница грамоты ее
приятельница! Кое-что разобрать все-таки было можно. Катюшка с докукою
[103]
просила «любезную подруженьку» прибыть к ней без
промедления по причине некоего чрезвычайной важности события.
– Что стряслось-то? – спросила
Алена, с неудовольствием вглядываясь в посыльного.
Рот у него был какой-то кривой… ну что ж,
всякое бывает: может, не крестился во время зевоты или хотя бы не прикрывался
ладонью от нечистика.
– Неведомо, – снова качнул «пивной
кадью» посыльный. – Однако же наказывали: быть незамедлительно!
В этом была вся Катюшка. Ну хоть бы возок свой
заморский прислала, ежели так уж незамедлительно! Нет, небось побоялась
тревожить Митрия, не то столько будет недовольного бурчания – не оберешься!
Давай, Алена, топай пешочком в Китай-город! Свет не ближний… с другой стороны,
не столь уж и дальний, чтобы кручиниться. Ночь тепла, хороша – отчего не
прогуляться?
– Скажи, Ленечка, сторожу: пускай за нами
запрут. Мы едва ли нынче воротимся, надо думать, заночуем у Катерины Ивановны.
Я сейчас.
Она вышла в свою опочивальню, надела простой,
но красивый роброн темно-синего, ее любимого цвета. Юбка и лиф были
тускло-белые, чуть тронутые вышивкой, тоже простые, но Алене нравились
безмерно. Наряд этот был Катюшкин презент, подруге будет приятно, если Алена
придет в нем.
Волосы укладывать не стала: так и пошла с
косой, то и дело привычно заплетая распускающиеся шелковистые пряди.
Посланный косолапил впереди, Ленечка
посвистывал сзади. Они шли проулками, сокращая путь. Москва уже спала, только
откуда-то издали доносился развязный женский хохот.
Алена вопросительно оглянулась на Леньку. Тот
сверкнул зубами в ухмылке:
– Это близ казарм драгунских непотребные
бабы собрались. Слышал я, жалуют они, ох, жалуют конно-пешую
[104]
братию!
– Жалует царь, да не жалует псарь, –
вдруг ни с того ни с сего гулким своим голосом бухнул Катюшкин посланный,
разворачиваясь и становясь Алене поперек дороги.
– Ты чего это на нас начал
натыкаться? – недоуменно спросил Ленька – и тотчас получил ответ, однако
не на этот свой вопрос, а на прежний, так и не высказанный: «пивная кадь» резко
качнулась к нему, и Леньке почудилось, что его голова раскололась, как упавший
на мостовую арбуз. Он со стоном рухнул наземь – и остался недвижим.
– Господи! – выдохнула Алена, не
веря глазам. – Ленечка, миленький, ты что? Вставай!
– Не встанет, – успокоительно
прогудел посланец, протягивая ручищу, и Алене почудилось, будто толстая змея
обвилась вокруг ее тела, приковав руки к бокам. – Ничего, он нам и не
надобен!
– Ты что… зачем? Tы кто? –
бестолково бормотала Алена. – А как же Катерина Ивановна? Я все ей скажу!
– Ежели ты мне сперва скажешь, кто такова
Катерина Ивановна, я, так и быть, испужаюсь! – ухмыльнулся посланец.
– Так ты не от нее? – Алена с ужасом
вглядывалась в скособоченные черты. – Что тебе от меня?.. Не тронь, скот!
Крепко-накрепко держа ее одной рукой, «скот»
проворно сунул другую под юбку.
– Ого, – выдохнул он. – Печурка
жаркая! Пустишь погреться? – И кривой рот угрожающе надвинулся.
Алена не стала ждать нового омерзительного
прикосновения: резко дернулась вперед и впилась зубами в его щеку. Челюсти
свело от потного, соленого, кислого, но цель была достигнута: разбойник
испустил короткий болезненный стон, и ручища его упала.
Алена ринулась бежать, но не сделала и двух
шагов, как ее с силой дернули сзади за юбку, так что она завалилась, упала
навзничь, – и в то же мгновение чудовищная лапища сдавила ей горло.
– Только пикни – шею сверну! –
прошипел разбойник так, что Алена вмиг ослабела от страха, поняв: да,
свернет. – А будешь молчать, может, и уйдешь живая. Ну как?
Она опустила веки в знак согласия, и тиски,
сковавшие горло, медленно разжались.
Конечно, она не собиралась торговаться с этим
негодяем, однако обнаружила, что кричать не может: горло онемело от этой
хватки, из него вырвался лишь слабый хрип.
– Обманщица! – хмыкнул
злодей. – А за обман наказывают больно. Вот так!
И, схватив Алену за щиколотки, он с силой
рванул ее ноги вверх и в стороны, так что ворох юбок упал ей на лицо, а тело
пронзила невыносимая боль.
– Вякнешь – разорву, как
лягушонка. – И он еще шире развел ей ноги.
Алена едва не лишилась сознания. Юбки душили
ее, страх оледенил, боль достигала сердца. Ей казалось, что она уже разорвана,
истекает кровью.
– Ох, каково богачество! –
прерывистым голосом бормотал разбойник. – Ох, глубины каковы! А ну-ка я
промерю их своим шестом – дна достигну?
Алена почувствовала, что у нее останавливается
сердце… и в тот же миг ее ноги были отпущены, а сама она с силой вздернута с
земли.
«Ленечка!» – промелькнула было мысль, но тут
же, поведя помутившимся взором, Алена увидела, что верный друг по-прежнему
лежит в пыли без движения, а держит ее все тот же разбойник – держит, глядит в
помертвевшее лицо, щерится в кривой ухмылке:
– Tак и быть, не трону. Не ко времени! Но
ты не горюй: тебе и без меня толокна натолкут, стыдобищу намнут. Повеселишься,
попляшешь… однако, чтоб веселие впрок пошло, надобно выпить.
И, снова зажав Алену своей клешней так, что
она не только шевельнуться – пикнуть не могла, сунул руку за пазуху и вынул
малую баклажечку. Зубами вырвал пробку – и аж закашлялся от ядреного винного
духа, шибанувшего в нос.
– Вот, прими, молодка! Да ты не
бойся! – уговаривал он, подсовывая баклажку к крепко стиснутым губам
Алены.
Она попыталась замотать головой, но
длиннорукий обвил ее шею – чудилось, захрустели косточки – и еще крепче прижал
баклажку ко рту:
– Пей, не дергайся!
Помутилось в голове уже от одного запаха
прокисшей браги.
