– И это говоришь ты! – с изумлением
воззрился он на Аржанова, пытаясь разглядеть его черты в зыбкой туманной тьме и
угадать, всерьез тот или по обыкновению своему пошучивает. – Ты –
блюститель порядка! Ты сам, первый, должен исполнять государев указ!
– Али я их не исполняю? – невинно
вздернул брови Аржанов. – Али платья немецкого не ношу, бороды не брею, на
куртагах не пью, на ассамблеях не пляшу до того, что каблуки отваливаются?
Самойлов с трудом сдержал смех. Попробовал бы
его приятель не плясать! Дамы к нему чередой выстраивались, а он, по врожденной
галантности, ни одной не смел отказать, оттого и не было у него ни мгновения
передышки во время танцев. Но там, где другой ушел бы на подгибающихся ногах
или вовсе увели бы его под руки, Аржанов был бодр и весел, и ему вполне хватало
сил провести ночь до утра еще в некоем танце, который танцуют только двое… и
был он, по слухам, в том занятии настолько горазд, что и ночи его были расписаны
и расхватаны жадными до его ласк дамами – в точности как танцы на ассамблее.
Понятно, что Аржанов пытается заступиться за солдат, затащивших к себе веселых
женок: рыбак рыбака далеко в плесе видит!
– Так какие же указы я не
исполняю? – не унимался Аржанов. – Скажи, брат Самойлов?
– Парика ты не носишь, – усмехнулся
Самойлов, окидывая взглядом непокрытую голову Аржанова (он был без мундира, а
потому по-простому): волосы связаны сзади черной лентой в волнистый пучок.
– Разве что парика… – с сомнением качнул
головой Аржанов. – Так ведь ты меня едва ли не с постели поднял. Я-то
думал, хоть сегодня, в кои-то веки, на собственную подушку голову приклоню, ан
нет: ты, как анчутка беспятый, уж тут. Пошли лучше по домам, а? Плюнь ты на это
дело!
– Слушай, – начал проявлять
нетерпение Самойлов. – Ты что, не понимаешь? Я ведь тебе про какой указ
толкую? – И поскольку приятель не понимал или не хотел понимать, он с
явным удовольствием, гордясь тем, что каждое слово знает назубок, отчеканил: –
«Никакие блудницы при полках терпимы не будут, но ежели оные найдутся, имеют
оные без рассмотрения особ через профоса
[105] раздеты и явно
выгнаны быть, а также кошками биты, когда сызнова схвачены». Затем я тебя и
привел, царева сыщика, чтоб ты порядок учинил! – убеждал Самойлов.
– Ну что же, что я сыщик, да ведь все же
не профос! – огрызнулся Аржанов.
– А чем же я виновен, коли эскадронный
командир созвал старших ротных офицеров да профосов к себе ради чтения новых
распорядков по дисциплине и строю? – уже почти в отчаянии возопил
Самойлов. – Чем же я виновен, коли нынче выпало мое дежурство и весь ответ
в случае чего мне держать? Должен я поступить по указу и регламенту? Должен!
– А ведь это как посмотреть! –
задумчиво протянул Аржанов, еще пуще замедляя шаг, несмотря на то что его
приятель чуть ли не подпрыгивал от нетерпения. – Скажем, тебя отшила
какая-нибудь высокородная красотка или просто восхотелось блуд почесать не
вовремя – ты шасть в вольный дом, выбираешь там себе девчонку попригляднее –
вроде бы запамятовал государевы указы, что, мол, содержание в вольных домах
непотребных женок и девок противно всякому христианскому благочестивому закону.
И того ради, сказано далее, следует смотреть, ежели где такие непотребные женки
и девки окажутся, тех высечь кошками и из тех домов их выбить вон… Что-то не
припомню я тебя исполняющим сей строгий государев указ неделю тому назад, когда
мы с тобой из-за девок каким-то немчикам в кровь морды били кружками!
На время Самойлов лишился дара речи.
– Да ты пойми… – наконец пробормотал
он. – А вдруг доноситель тот от меня к эскадронному, а то и к самому
полковому командиру подался? Вдруг и там успел уже намутить? Тогда завтра с
меня ой как спросится!
Поскольку Аржанов и сам некогда служил в Московском
драгунском полку, еще до того, как государь по протекции Александра Даниловича
Меншикова взял его в новую службу, он отлично знал и командиров, и нрав их – а
оттого не мог не согласиться с Самойловым.
– Ну, пошли, коли так! – уныло
пробормотал он – и вдруг во весь голос затянул дурашливую песню о том, как
молодица-молода поехала по дрова, зацепилась за пенек и простояла весь денек…
потому что повстречала пригожего дровосека и тот не поленился доказать ей,
каков он умелец во всякой работе.
Самойлов только рукой махнул. Дураку понятно:
Аржанов надеется, что постовые его услышат, узнают – и успеют шумнуть в
казарму, чтобы увлеченные девками драгуны спрятали концы в воду. И он едва не
захохотал в голос, когда не увидел караульных ни у ворот, ни у дверей казармы.
Таким образом облава прибыла незамеченной…
Впрочем, напрасно уповал на это Самойлов!
Сыскалось все же одно вострое ухо, кто-то предупредил об опасности, и, войдя,
офицеры обнаружили в полутемном помещении казармы настоящую кучу-малу.
– Что там такое? – поморщился
Аржанов. – Корова ревет, медведь ревет, а кто кого дерет, и черт не
разберет!
В это время приход офицера был замечен, подали
команду «Смирно!» – и куча мала распалась.
– Вольно! – скомандовал
Самойлов. – Ну что, выдавайте девок, мужики!
Царила полная тишина, солдаты смотрели
невинно, а самые храбрые уже дружно начали отбрехиваться…
Аржанов неприметно осматривался. Никаких девок
тут и в помине нет. Конечно, его расчет оказался верным, и солдаты помогли
своим веселым подружкам улизнуть. Вот и замечательно. Ничего нет позорнее, чем
наказывать женщину!
В эту минуту зоркий глаз Аржанова заметил
какую-то сумятицу в дальнем углу. Покосился на Самойлова – нет, его приятель
слишком увлечен «указами и регламентами». Поигрывая улыбочкой, Аржанов пошел
между шеренгами драгун, весело отвечая на приветствия и дружески хлопая по
плечам своих старинных сослуживцев.
Он шел и шел, как бы сам по себе, без особого
дела, и улыбка его – открытая, ясная – так заморочила солдат, что никто не ждал
опасности, когда Аржанов вдруг резко повернул – и одним прыжком оказался в том
углу казармы, где трое или четверо драгунов кого-то волокли к задней двери, а
этот кто-то упирался и нипочем не желал уходить.
– От-ставить! – негромко произнес
Аржанов. – Смир-на!
Драгуны вытянулись перед ним, и Аржанов увидел
среди них высокую и стройную девушку в синем помятом платье. Даже в зыбком
свете факелов было видно, что ее глаза затуманены и она мало что соображает из
происходящего с ней.
– Отстаньте! Спать хочу! –
пробормотала она, сваливаясь на ближайшие нары, – и мгновенно лицо ее
сделалось безмятежно-спокойным, как у ребенка.
