– Ну, Аржанов мне по секрету сказал,
будто нашел тебя в казармах драгунских, вовсе беспамятную и в компании девок
гулящих. Только те успели улизнуть, а тебя у солдат одну бросили… – И
вдруг замахала руками, закричала в голос: – Да нет, нет! Алена, не смотри так!
Не было ничего, ничего с тобой стыдного не делали! Ты спала как убитая,
драгунам других девок хватило, а потом Аржанов тебя сюда увел. Ты ему в ножки
кланяться должна, поняла? Главное, чтоб до Фрица ничего не дошло! Ведь
непотребную девку, в казарме взятую с солдатами, раздевают догола и пускают…
Катюшка внезапно умолкла, и ее пухленькое
личико так вытянулось, что сделалось похоже на дыньку:
– Ой, мать моя! Да ведь ты и есть…
голым-голая! Мне Аржанов и сказал: на подруге, мол, вашей, и нитки нет. Вы,
мол, возьмите ей какой ни есть туалет, наготу прикрыть. Это значит – что?
– Это значит, что он принес барыню сюда в
чем мать родила, своим кафтаном обернув, – послышался голос, исполненный
такого презрения, что Алена в первую минуту даже не узнала Маланью.
Ох, так она все это время была здесь и слышала
их разговор?! И про Ульяну, сестру мужа, и про Фрица… И конечно, скажет ему –
кому? О боже мой, о боже!
– Коли надобно, я помогу вам
одеться, – вновь, с тем же убийственным отвращением проговорила Маланья, и
ни о чем не подозревающая Катюшка милостиво кивнула на пухлый узел, брошенный
на лавку:
– Вот и хорошо. Давай-ка приоденем нашу
страдалицу. Погляди, какое я тебе привезла чудное платье!
* * *
Это было любимое Аленино платье: темно-синее,
атласное, со сплошной юбкой и серебряной кружевной вставкой. Вставка
заканчивалась шнипом, который весь был обшит узенькими блондами, и из-под
рукавов тоже ниспадали блонды, только широкие. Лиф был лишь слегка тронут
серебряной вышивкой, будто изморозью, и тоненькая полосочка
морозно-серебристого кружева окаймляла декольте, придавая щедро открытой груди
лилейную белизну и трогательную нежность.
Да, это было любимое и самое лучшее платье
Алены, однако она почувствовала себя одетой в грязное, отвратительное рубище,
когда в сопровождении Катюшки и Маланьи вышла в соседнюю горенку – и на нее
упал холодный взгляд высокого мужчины, стоящего у окна.
Сперва Алена не могла разглядеть его лица,
потому что он стоял спиной к свету, – видела только, что он без парика, в
темном камзоле и строгих голландских кружевах. Он читал какие-то бумаги, однако
при появлении женщин свернул их, сунул за отворот рукава и устремил на Алену
ледяной взгляд.
Это, верно, и есть Аржанов. Что он сделает с
ней сейчас? Повлечет в узилище? Нет, он ничего о ней не знает. Катюшка сказала
ему, что ее подруга живет с Фрицем фон Принцем, но ни словом не обмолвилась о
ее прошлом. Так что об этом можно не думать. Сейчас главное – поскорее уйти,
уйти отсюда, избавиться от этого пристального взгляда. Почему он так смотрит?
Oсуждает? Ну и не спасал бы ее, коли уж так строго судит!
Катюшка пихнула ее в бок, и Алена опомнилась.
– Я… сударь… благодарна, кланяюсь
земно, – забормотала она неловко – до того неловко, что Катюшка даже
зубами с досады скрипнула.
– Не стоит, право. Счастлив быть вам
полезным, – учтиво отозвался Аржанов и отошел от окна.
Свет упал на его лицо…
Да, он не носил парика, однако волосы были
сильно напудрены, и это придавало ему отрешенное, даже надменное выражение.
Алена вдруг озябла… уставилась в худое лицо с
сердито сведенными бровями и резкими, крупными чертами. Губы недобро поджаты.
На подбородке ямочка – подрагивает от раздражения. Прищуренные глаза – ну точно
расколотая льдина, впрохолодь.
И у нее зашлось сердце, когда сквозь эти
хмурые черты проступили другие – незабываемые.
Эти длинные брови, которые сходились к
переносице и топорщились кустиками, этот четкий, будто вырезанный рот с
насмешливой, надменной ямочкой в самом уголке. Этот хищный нос… и глаза!
Наконец-то она рассмотрела, какого они цвета: светлые, голубые. Там, в лесу,
казались темными, как ночь, которая свела их, зачаровала, толкнула в объятия
друг друга, – в объятия, навеки похитившие сердце Алены! Да он ли это?!
Каким образом шалый деревенский парень мог преобразиться в государева сыщика,
принять образ царедворца? Не мнится ли Алене, не шутит ли с нею шутки
влюбленное сердце и все еще одурманенная голова? Тот Егор – этот Аржанов?! Да
нет, не может быть…
И откуда-то, из каких-то вовсе уж дальних
закоулков памяти, выплыло вдруг словцо, оброненное деревенской знакомицей,
Маришкою, о господских конях, которые нанесли бы изрядную потраву мирским
полям, когда б не остановил их молодой барин.
Вот, стало быть, как… Теперь понятно, почему
он ушел от спящей Алены: боялся, вдруг она когда-нибудь потом признает молодого
барина, станет к нему липнуть, требовать подарков, денег, а то и, храни боже,
принесет в подоле к господскому порогу… И если сейчас спросить: помнишь,
Егорушка, русалку, с которой ты все цветы да травы на некоей поляне
измял-истоптал, он небось и не отличит ту ночь от множества других, а ту девку
– от бессчетного количества прочих своих мимолетных сударушек.
Алена прижала руку к груди. Обычное движение
женского волнения – никому и невдомек было, что сейчас она схватила свое
бедное, измученное сердце, стиснула, чтобы ни единым трепетанием, ни единым
биением не выдало оно горькой муки, смертной тоски, боли своей не выдало и
любви к этому ледяному, чужому, равнодушно-презрительному…
Но сердце болело все сильнее и сильнее, и
когда Алене почудилось, что она не вынесет этой пытки и либо упадет замертво,
либо кинется к ногам Егора со слезами и мольбами, послышался свежий голосок
Катюшки.
Все это время она перебегала внимательным
взором с лица подруги на лицо Аржанова, и хотя эти лица были
окаменело-неподвижны, нюхом своим Катюшка почуяла неладное и положила
непременно выяснить, в чем тут дело. Ежели ею овладевало любопытство, угомону
ему быть не могло, покуда не будет оно удовлетворено, и все прочие соображения,
даже жалость, отступали. Ну а в тонкостях дознания и выведывания Катюшка могла
за пояс заткнуть не только Аржанова, но и знаменитого француза Депрэ.
[106]
И вот, сделав самые невинные и как бы даже слезою подернутые
глазки, отчего по комнате распространилось легкое голубоватое сияние, Катюшка
всплеснула ручками и прощебетала:
– Спаси вас бог, сударь, Егор Петрович!
Кабы не вы… Я просто ноги за весь вчерашний день посбивала, вас ищучи. Подруга
– как в воду канула, это куда ж дело годится! И вас нет как нет…
