Алена стояла и стояла под забором, пытаясь
ободрить себя, но ощущая все большую слабость. Тошнота не унималась, ноги
подкашивались. Да она ведь упадет сейчас! Упадет – и будет лежать под забором,
добрым людям на потеху. Ох, как ей худо, как худо… Уж не отравилась ли она?
Вернее, не отравлена ли? Может статься, Фрицу до того опостылела холодность
любовницы, что он решил сжить ее со свету? Или вновь достигла ее длань неведомого
злодея, некогда уже пытавшегося погубить ее – и погубившего бы, если б не Егор…
Егорушка!
Облик, возникший вслед за этим именем,
светлый, незабываемый облик, который Алена так старательно, так мучительно
гнала от себя все эти дни, вовсе лишил ее сил, и она непременно упала бы, когда
б чьи-то руки вдруг не подхватили, не встряхнули.
– Алена! Что с тобой? – долетел
откуда-то издалека знакомый голос.
– Егорушка… – слетел с губ легкий
шепоток, и голос стал ближе, резче:
– Какой я тебе Егорушка? Опомнись! Очнись!
Леньку не узнаешь? Алена, да Аленка же!
Он тряс ее с таким старанием, что постепенно
обморочная мгла слетела с нее: так утренний ветер срывает с ветвей клочья
ночного тумана. Алена открыла прояснившиеся глаза:
– Ой, Ленечка! А я что-то занемогла, едва
не упала.
– Видел, – буркнул Ленька, с
тревогой вглядываясь в ее враз выцветшее лицо. – Тебе бы лечь! Может, не
надо – ну, всего этого?.. Я дам знать, мол, не сладилось…
– Да ты что? – от испуга голос Алены
обрел твердость, да и вся она вмиг пришла в себя. – И думать не моги
отложить! Завтра уже последний день, завтра будет не до этого! Нет, только
нынче. Я обещала Катюшке!
– Ну, пошли, коли обещала, – хмуро
промолвил Ленька. – Сейчас, думаю, самое время тебе появиться. Пошли, дай
руку – я поддержу. Да не бойся, нас из окошек не видно. Ох уж эта Катерина
Ивановна! Сама во грехе и других во грех вовлекает!
Он что-то бубнил, бубнил себе под нос, но
Алена не сомневалась (она ведь знала Леньку как саму себя!), что сейчас у него
на языке вертится лишь один вопрос: «Кто такой Егорушка?»
Конечно, она никогда не сможет ответить.
Утешало только то, что Ленька и не спросит никогда.
* * *
В сенях играла с кошкою стряпуха Агаша. Увидев
внезапно появившуюся на пороге барыню, сорвалась с места, осенила себя крестным
знамением, разинула было рот: поднять крик, да Ленька приобнял ее, шутливо
ткнул локотком – Агаша и сомлела в его внезапных объятиях, о коих давно и
безуспешно грезила.
«Ну и ну! – повела бровью Алена, входя в
светелку. – Ох, Ленечка, что бы я без тебя делала!»
Она приостановилась, мысленно надевая личину
удивления. Катюшкиного возка у крыльца нет, значит, она должна прежде всего
удивиться, внезапно застав здесь подругу. Все остальное – потом.
Можно было не стараться! Даже приклей, даже
приколоти она себе гвоздями десяток личин с десятком разнообразнейших
выражений, все они слетели бы, как шелуха с луковки, оставив только выражение
изумления. Ибо так, как сейчас, Алена не изумлялась никогда в жизни.
В кабинете, в котором всегда царил образцовый
порядок, чудилось, пронесся ураган, самым причудливым образом нагромоздив на
полу горы книг, разметав рукописи, раскидав заботливо хранимые модельки пушек
всех времен и народов!
Впрочем, нет. Никакого разгрома. Горы
толстенных книг сложены стопою – изображают крепостные стены. А пушки –
артиллерию осажденной крепости. Здесь разыгрывается жаркая баталия! Гарнизон
представлен был Катюшкою в полном боевом вооружении: пышные груди обнажены, да
и на всем теле нитки нет. Только на ногах обуты ботфорты с поднятыми отворотами,
которые, впрочем, не высоки, и даже не достигают бедер, опутанных –
ей-богу! – цепями, на которых висит немаленький замок, прикрывающий
главную сокровищницу «осажденных».
– Ба-бах! – звонко выкрикнула
Катюшка, хватая в обе горсти еще стоящие на «стенах» пушечки и швыряя их
вперед. – Ба-бах!!!
– Fehlschuss! Ура! Промах! – в один
голос взревела армия осаждающих.
Понятно, почему – в один. Всю армию единолично
являл собою Фриц, одетый… вернее, обутый в такие же ботфорты. Впрочем, на нем
была еще треугольная шляпа. Он шел с оружием наперевес… Оружие производило
большое впечатление! Алена очень кстати вспомнила, что это место мужики
частенько называют прикладом, – и едва сдержала смех: до чего же метко
сказано!
– Сдаваться! Даваться! Отдаваться! –
закричали «осаждающие», грозно потрясая «прикладом».
«Осажденные» упали на колени.
– Смилуйтесь над нами, храбрые
рыцари! – жалобно закричали они (тоже, разумеется, в один голос). –
Мы готовы сдаться… или отдаться, как пожелаете! Но мы изнемогаем от голода и
жажды! Нас надо напоить, накормить – а потом мы с радостью откроем ворота
крепости доблестным победителям!
– Извольте! – милостиво согласились
«храбрые рыцари».
Алена отшатнулась за порог, опасаясь, что Фриц
обернется к поставцу за водкою и заметит ее. Конечно, можно было уже
показываться – усомниться в измене Фрица не мог бы и невинный младенец! –
однако ее разбирало любопытство: чем же закончится баталия, – а потому она
не хотела быть замеченной раньше времени.
Oднако в делах воинских Алена оказалась вовсе
несведуща. Оказывается, силы осажденных подкрепляли не хлебом и водой, и даже
не вином и водкою, а – ну, Катюшка! ну, выдумщица! – тем же самым
«прикладом»! Алена глазам не поверила, когда Катюшка подползла к Фрицу на
коленях, облизнула свои хорошенькие губки, приоткрыла их – и принялась
насыщаться с таким пылом, словно собиралась лишить «осаждающих» их главного
оружия. Но «храбрые рыцари» были тоже не лыком шиты! Мгновенно постигнув
коварные замыслы «осажденных», они опрокинули хитрый гарнизон на спину и
ворвались в ворота таким решительным боевым маршем, что не прошло и минуты, как
победители и побежденные вцепились друг в друга и огласили округу
торжествующими стонами.
Алена великодушно выждала, пока они затихнут,
и только тогда ступила наконец на поле боя.
* * *
Cколько ни повторяла она про себя подробности
своего поведения, все это вылетело из головы. Алена пыталась придать лицу
выражение, которое некогда, в схожую минуту, было у Катюшки, но стоило
вспомнить ее вытаращенные глаза и беззвучно открывающийся рот, как в ее
собственный рот тут же попала смешинка. Засела она так прочно, что Алена
испугалась, как бы всего дела не испортить, и решила особо не изощряться: все
равно в лицедействе ей никогда не сравниться с Катюшкою.
