Огонек возвысился, загорелся ровно, но и
вдесятеро тусклейшего света хватило Алене, чтобы с одного взгляда узнать
Ульяну. Ульянищу! Погибель свою.
Глава 10
Самоварная подсвечница
«Ну вот и все, – спокойно, обреченно
произнес кто-то, и прошло несколько мгновений, прежде чем Алена поняла, что это
не чей-то потусторонний голос, а ее собственные мысли. – Дура ты, дура!
Почему не бросилась наутек, чуть завидела закрытые ставни?!»
Объяснение могло быть одно: кого господь
желает погубить, того лишает разума. Вот и ее лишил разума, осторожности,
предусмотрительности. Подвел к гибели, будто блаженную овечку на заклание. Дал
изведать великое горе и великое счастье – и обрек за то на смерть.
Ну, коли так… Руки Алены были все еще в тисках
криворотого, поэтому она перекрестилась мысленно: смиряясь перед вышней волею и
только прося у бога силы напоследок – силы и мужества, чтобы не затрепетать
перед смертью и встретить ее достойно.
– Отпусти ее, Маркел, – негромко
велела Ульяна. – Никуда она отсюда не денется. Верно, Алена? Поняла, что
от меня, как от притки,
[114]
и на коне не уйти?
Алена промолчала: вся крепость ее духа сейчас
ушла на то, чтобы превозмочь боль в руках, не издав ни стона. Так что
единственным ответом на слова Ульяны был ехидный смешок, прозвучавший откуда-то
снизу. Алена покосилась – и различила у низенькой фигурки, той самой, которая
предательски свалила ее на пол, крошечное сморщенное личико. Фокля! Ну да, как
же без нее? Диво, что Алена ее не распознала с первого мгновения. Она вздрогнула
– и с подчеркнутым отвращением попятилась.
– Чего косоротишься? – хихикнула
Агафоклея. – Мы с тобой старинные знакомицы!
– Неужто? – процедила Алена как
могла пренебрежительнее. – Коня куют, а жаба лапу подставляет! Знакомица
выискалась!
Фокля так и заелозила по полу, забила
ножонками.
– Надо бы тебя за виски да в
тиски! – пробормотала она с ненавистью, но Ульяна резко махнула рукой:
– Нет. Хватит. Не надо. Раз ошиблась –
более того не повторю.
«О чем это она?» – недоумевающе подумала Алена,
но тут Ульяна снова обернулась к ней.
– А ты осади назад! – слегка, не
злобно, а как бы с мягкой укоризною прикрикнула она. – Кабы не Фокля, мне
бы, может, и не выведать, где ты затаилась, где от правосудия хоронишься. Так
что Фокля мне – верная слуга, и тебе не след ее…
– Tут у тебя, куда ни погляди, верные
слуги, – перебила Алена. – Этот вон, тоже… – Она не удостоила
криворотого указующим движением руки – лишь небрежно кивнула в его сторону
через плечо. – Ретиво указки твои исполнял. Всю меня излапал, исхватал
ручищами и дрючком своим совался. Это тоже небось из верности тебе?
Бог ли – из последнего милосердия, дьявол – из
всегдашнего злоехидства ко всем на свете, нашептали ей в ухо навет на
криворотого Маркела – неведомо, однако Алена с радостью увидела, что стрела
угодила в цель: Ульянищу даже повело, а Маркел с досады громко скрежетнул
зубами.
– Не верь ты ей, матушка, –
торопливо проговорил он, и в голосе его явственно прозвучал страх. – Сама
ко мне в портки лезла, а как я ей посулил, что, мол, скоро у тебя будет целый
полк полюбовничков, она и отвязалась.
«Эх, Kатюшка! – с тоской подумала
Алена. – Как же ты была права! А я думала, что у Ульянищи мозгов не хватит
этакую хитрость измыслить да сплести. Нет, ежели у кого мозгов тут не хватает,
это лишь у меня!»
– Поверь, поверь, матушка! – бубнил
без остановки Маркел. – Ну хошь, я прямо тут, на твоих глазах, ей шею
сверну?
– Не суйся, коли не спрашивают! –
угрюмо огрызнулась Ульяна. – Надо будет свернуть – я так и скажу, а ты
покуда стой да молчи!
Маркел прихлопнул ладонью свой еще более
покривившийся от страха рот, и Алена едва сдержала усмешку: «Крепко же она его
охомутала! И чем только держит? Никогда не видела, чтобы мужик этак боялся
бабы. Разве что Фролка…»
Воспоминание о страшной картине заставило ее
задрожать, и это не укрылось от зоркого Ульянина глаза.
– Что ж не приоделась потеплее?
Сентябрьские ночи студеные! Разве не сыскалось у тебя какой-нито епанечки или
хотя бы платочка теплого? Жаль, жаль, что опять бродяжкою вырядилась. Я чаяла,
заявишься в ентой робе немецкой, коя златом блещет, али в том твоем синеньком с
серебром… Отродясь я такого платья не нашивала, а мне небось пристало бы!
– Для твоей рябой рожи – две худых
рогожи, да полторы змеиных кожи, да сказать сто раз: помилуй боже, вот что пристало
бы тебе! – не сдержала ярости Алена: что ж, значит, Ульянища денно и нощно
следила за ней, коли даже о нарядах сведома?! – Неужто не погнушалась бы с
чужого плеча обноски надевать?
– Ну так ведь и ты моими обносками
пользовалась, – вроде бы спокойно ответила Ульяна, однако в горле ее вдруг
заклокотало, и Алена обрадовалась, поняв, что противница так же выведена из
себя, как она сама. Однако что же это она несет?
– Не припомню, чтоб ты от щедрот
сношеньку одаривала, – отмахнулась брезгливо.
– Не одаривала, верно, – согласилась
Ульяна. – А ты сама брала, без спросу. То Никодима, то… – она
перевела дыхание, – то Фролку. Теперь вот Маркела.
Алена оторопела. На мгновение почудилось, что
Ульяна заговаривается, и вдруг ее осенила догадка, да такая омерзительная, что
вся кровь бросилась в лицо. Неужели?..
– Ты о чем? – пролепетала она.
Ульяна ощерилась ухмылкою:
– Небось знаешь о чем! Сама же сказала,
что Маркел в тебя тыкался, а он ведь до сего был мною жалован… в постельничьи.
– Успокойся! – холодно проговорила
Алена. – Маркел не прочь был бы мною попользоваться, да ты его на такой
короткой сворке держишь, что он лучше дрючок свой в узелок свяжет, чем решится
против твоей воли пойти. А Фролка тут при чем? Никодим – тем паче?
– При том, – глухо молвила Ульяна, и
отзвук неутихающей ненависти зазвенел в ее голосе. – Что – Никодим? Не
мужик разве, да и я – или не баба?
– Опомнись, – шепнула Алена. –
Ты же сестра ему была!
