Мысль о возможной смерти не напугала ее,
однако Мишка вдруг забился, завыл. Очевидно, его полузвериное существо уловило
в этой внезапной сонливости что-то опасное. Он беспомощно хватал Алену за руки,
заглядывал в лицо, скулил – и тогда она обняла его, прижала к себе так, что
голова Мишки склонилась к ней на колени, и забормотала:
Как у котика-кота
Колыбелька золота.
У дитяти моего
Есть получше его…
Голоса своего она почти не слышала, однако в
сознании все яснее, все громче звучал другой голос – женский, мягкий, ласковый
– до того ласковый, что у Алены слезы наворачивались на глаза:
Как у котика-кота
Подушечка пухова.
У мово ли у дитяти
Есть помягче его!..
Мишка протяжно вздохнул. Глаза его медленно
закрылись. Губы сонно чмокнули, а потом слабо улыбнулись. Вот так же засыпал он
некогда, во времена незапамятные, под матушкину колыбельную, а рядом
сворачивалась клубочком и дремала его сестра… Он не помнил ее имени, но знал,
что сейчас она вернулась к нему, сейчас она рядом – и можно спокойно уснуть в
тепле и ласке, потому что ничего не страшно, пока поет-напевает этот тихий
голосок:
Как у котика-кота
Занавесочка чиста.
У дитяти моего
Есть почище его,
Да покраше его,
Да получше его…
Глава 13
Пробуждение
Алена проснулась внезапно. Было такое
ощущение, что плыла она, плыла по темной, глубокой, спокойной реке – и вдруг
волны ни с того ни с сего вздыбились и вышвырнули ее на берег. И она лежит,
цепляясь за землю, не в силах осознать, где находится, за что извергнута
ласковой полутьмой в царство беспощадного света, в незнакомый, чужой мир и кто
она вообще такая.
От ощущения собственной неприкаянности и этой
безвестности так закружилась голова, что Алена вскрикнула, цепляясь за что-то
мягкое, на чем она лежала, – и тотчас с двух сторон над нею нависли два
лица… два настолько знакомых лица, что Алена вмиг вспомнила не только их, но и
себя и теперь беспомощно, растерянно переводила взор с одного из этих лиц на
другое.
Ибо над нею склонялись Катюшка и Маланья.
В первое мгновение Алене почудилось, будто она
очнулась в доме Аржанова после ночного приключения в казармах и Катюшка сейчас
примется трещать о том, как не повезло, что Аржанов увидел ее неприбранной,
что, слава богу, Алена нашлась до возвращения Фрица, который появится не нынче
– завтра, а Маланья будет смотреть обвиняюще и презрительно, а впереди Алену
ждет встреча с Аржановым, в котором она с первого взгляда узнает…
Но тут память наконец вполне пробудилась и с
такой стремительностью развернула перед Аленою свой вдоль и поперек исписанный
свиток, что у той пуще прежнего заплясало все перед глазами, и она опустила
веки со слабым, болезненным стоном.
Что-то зашелестело рядом – будто бы чьи-то
шаги, а потом раздался Катюшкин грозный шепот:
– Куда это ты?!
– Так ведь проснулась же Аринушка, –
пролепетала Маланья не без робости. – A барин молодой и сам граф
сказывали, чтоб непременно позвали их, когда она очнется.
– А кто тебе сказал, что она
очнулась? – воинственно прошипела Катюшка.
– Tак ведь глаза… – заикнулась
Маланья.
Однако тут же была прервана:
– Что – глаза? Они закрыты, аль не
видишь? По-прежнему Алена – Алена, запомни, никакая не Аринушка! – в
беспамятстве. Верно, она только начала в себя приходить, да сызнова и обмерла.
Зачем же, скажи на милость, беспокоить попусту Егора Петровича и его
сиятельство?
– Правда что, – задумчиво
пробормотала Маланья после некоторого колебания, – незачем, выходит!
Шаги ее снова приблизились, однако Катюшка
шепнула:
– Ты, Малашенька, принесла бы мне чайку
горяченького, а то зазябла я что-то, да в горле пересохло. Принесешь?
– Конечно, барыня, Катерина Ивановна, как
велите! – покорно откликнулась Маланья, и скоро легонький стук двери
обозначил ее уход.
В то же мгновение Катюшкины руки бесцеремонно
тряхнули Алену, а голос нетерпеливо позвал:
– Hу, просыпайся, просыпайся же, соня!
Довольно притворяться!
Алена покорно разомкнула веки – и не могла не
улыбнуться, увидев близко над собою румяное, цветущее, обрамленное пышными
локонами Катюшкино лицо:
– Я и не притворяюсь. Просто подумала,
что ты мне пригрезилась.
Губы и язык повиновались ей так неохотно,
словно вовсе отвыкли шевелиться.
– Ох, руки бы Леньке оторвать, –
пробормотала Катюшка. – Вишь, язык-то у тебя заплетается – чудок он тебя
до смерти не уморил! Мы уж думали… – Она отмахнулась, усмехнулась – и
крепко обняла Алену своими теплыми, душистыми руками, расцеловала, по
обыкновению чмокая воздух около щек, чтобы не перепачкать лицо подруги помадою:
– Но до чего же я рада, рада видеть тебя живой! Кажется, никогда в жизни я так
ничему не радовалась!
– Да я тоже счастлива, – пролепетала
Алена, чувствуя, как защипало глаза. – Но скажи на милость: ты и правда
здесь? Не снишься?
– Сдается мне, тебе кое-кто другой должен
в снах являться! – задорно тряхнула головой Катюшка. – Впрочем,
можешь успокоиться: я это, я, истинная! Воротилась с полдороги – и прямо
кстати, чтоб тебя поздравить.
Она взяла со столика большую кружку и
подсунула к губам Алены.
– Воротилась с полдороги?! –
изумленно повторила та, проглотив вместе с молоком удивление о каких-то там
поздравлениях. – Верно, Фриц дело какое-то вспомнил? Или новый приказ
получил? – спросила она, но не прежде, чем осушила кружку до дна.
– Фриц? – Светленькие Катюшкины
брови взлетели так высоко, что затерялись в пышных кудельках, обрамляющих
лоб. – Tы о чем?.. Ах да, Фриц… Ну при чем тут он?
Настала очередь взлетать Алениным бровям.
– Позволь, матушка, это как это так – при
чем?! – почти испуганно вопросила она. – Ты же ведь с ним уехала?
– Уехала с ним, а приехала без
него, – досадливо отмахнулась Катюшка. – И забудь, забудь ты это имя
вообще! Нету его больше, Фрица, нету на свете!
– О господи! – Алена всплеснула бы в
ужасе руками, но и на вершок поднять их не смогла. – Неужто случилось что
в дороге? Да жив ли он?
