Алена прикрыла глаза. О господи, ну сколько
можно оставаться такой глупой? Учит, учит ее жизнь… Правильно говорила
Ульянища: «Дурой ты была – дурой и помрешь». С чего, с какой радости Алена так
безоговорочно уверовала в ее лживые слова, рассчитанные лишь на то, чтобы
уязвить побольнее? И теперь она мысленно просила прощения и у отца, такого
всегда доброго, бесконечно доброго, и у матери, забытый образ которой вдруг на
диво четко вырисовался перед нею: голубые глаза, улыбка нежных губ, легкие
льняные завитки вокруг высокого лба, – и малое дитятко на ее руках. Но об
этом не только говорить – даже думать сейчас было невозможно, больно, а потому
Алена посмотрела прямо в глаза Богданова и сказала только:
– Он ее бесконечно любил. Они были
счастливы, всегда счастливы!
Дмитрий Никитич опустил голову, и голос его
зазвучал сдавленно, глухо:
– Tы меня не кори. Кабы знать наперед…
кабы кто разложил предо мной эту самую Книгу судеб, да открыл нужную страницу,
да смог бы я прочесть, что ждет Ирину из-за моей неуступчивости, что меня
самого ждет… я согласился бы на этот неравный брак без раздумий! Но разве я
знал, что так все станется? Что она сгинет безвестно, а я жизнь проживу один,
как божедом? Кабы не Егор…
Глава 14
Книга судеб
Чудно, что при звуке этого имени Алена не
вскрикнула, не подскочила, а продолжала лежать, как лежала. Но сердце так
стиснуло, что не только шевельнуться – вздохнуть было невмочь. А Богданов
говорил с нескрываемой любовью в голосе:
– Кабы не он, имение бы наше ушло в казну
как выморочное.
[119]
Я уж совсем было собрался усыновить его,
дать ему фамилию Богданов, чтобы держать наше древнее имя по старине: грозно и
честно! Но ты, ты теперь есть у меня.
Он взял бледную, безжизненную руку Алены и
осторожно, благоговейно поцеловал.
В то же время Катюшка незаметно для Богданова
прижала палец к губам.
Алена только раз глянула на нее – и отвела
взор.
Катюшка просит молчать – о чем? Она подозревает,
что между Аленою и Аржановым что-то было… и правильно подозревает. Но ведь
Катюшке неизвестно ни о Ленькиных обвинениях, которые, к счастью, развеялись
как дым, ни о той давней связи, которая существует между ее подругой и
загадочным царским сыскарем, и тем паче Катюшка не может знать о новой жизни,
которую зажгло в глубинах Аленина существа роковое сцепление двух судеб. Что
такого страшного, если Алена признается: да, мол, знакома с Егором? И он едва
ли станет это отрицать… В конце концов, не ожидает ведь этот измученный
седовласый человек, что долгожданная внучка только сейчас на свет родилась,
чтобы упасть в его заботливые объятия?
Алена не смогла сдержать жалости: ох, сколько
ему еще предстоит узнать о ней! Ведь она была замужем, и на ней еще висит
подозрение в убийстве Никодима. Если Ульяна снова примется запираться, Фокля и
Маркел подымутся за нее горой, так что не миновать через некоторое время графу
Дмитрию Никитичу увидеть в своем доме стражников, которые придут за его
внучкой… беременной распутной девкою! Это она знает, что во чреве у нее –
ребенок Егора, а кто еще может в это поверить? Ведь для всех она была
содержанкою фон Принца, так что поди докажи, чье это дитя!
И Егор…
Вспомнив его отчаянное лицо, его обезумевшие
глаза там, у клетки, Алена почувствовала, что слезы сейчас брызнут из глаз, и
торопливо опустила веки. Вчера он жизнь готов был отдать за нее… а сегодня? Не
только ребенок связывает и разлучает их, не только! Теперь она вспомнила, с
каким странным выражением смотрел на нее Егор, услышав Ульянины слова о брате и
сестре. Если он тогда поверил Маланье, если видел портрет Алениной матери,
значит, мог догадаться о последствиях, которые повлечет за собой возвращение
Алены в дом деда. Прежде он был единственным, пусть и приемным, сыном графа,
единственным его наследником. Tеперь появилась Алена: с ее смутной родословной,
с ее темным прошлым, с плодом ее чрева, зачатым неведомо от кого…
Из последних сил поглядев на Богданова, Алена
прошептала:
– Умоляю, сударь… Я нынче совсем слаба, мне
не снести этих новостей. Позвольте передохнуть хоть часок, после продолжим…
Богданов с готовностью попятился, замахал
руками:
– Прости, милая! Отдыхай, отдыхай – ведь
у нас вся жизнь теперь впереди!
Он торопливо вышел. Алена откинулась на
подушки и как можно крепче стискивала ресницы, пока не послышалось Катюшкино
обиженное фырканье, а затем и за нею не закрылась дверь. Но Алена еще некоторое
мгновение полежала, наслаждаясь мягкостью и удобством постели, тонким ароматом
цветов, которые в изобилии украшали эту комнату, легким ветерком, врывавшимся в
приотворенное окно: день был не по-сентябрьски тепел.
Бабье лето… Последняя сласть бабьего лета! Ну
что же, хоть в этом Алене повезло: не промокнет.
Она села – и тотчас вновь повалилась на
подушки. Ох, как повело кружить голову, как подступило к горлу! И не скажешь
себе: ничего, мол, потерпи, скоро это кончится. Неведомо, куда заведет ее путь,
который она намерена начать сейчас… неведомо, неведомо, когда он закончится!
Превозмогая себя, Алена встала и кое-как, по
стеночке, дотащилась до окна. Выглянула, сторожась.
Красивый, разбитый на иноземный манер сад, где
меж дерев белели мраморные статуи, лежал под окном. Внезапно всплыл в памяти
разноцветный поток, кружащийся меж статуй и колонн в бальной зале меншиковского
дома, они с Егором, свет нежности в его глазах – и Алена прикусила губу, чтобы
не зарыдать в голос. Потом, потом. У нее еще будет время поплакать – вся жизнь
будет! Теперь надо попросить господа о последней милости: чтоб позволил уйти
отсюда незамеченной и помог добраться до дому прежде, чем ее хватятся. А потом
– прочь из Москвы, от этих людей. Они и не знают, сколько горя для них таится в
ее присутствии…
Но не идти же в одной полупрозрачной сорочке!
Алена в отчаянии огляделась – и не поверила глазам, увидав на кресле скомканный
как попало голубой бархат. Катюшкин плащ! Вот повезло! Вот счастье!
Набросив тонкую душистую ткань, Алена спрятала
волосы – и вскочила на подоконник, цепляясь за плети дикого винограда,
обвивавшие дом.
Она хотела спуститься медленно, осторожно,
однако плеть хрустнула в руках, и Алена полетела с высоты второго этажа,
уверенная, что судьба ее теперь – лежать на клумбе с переломанными руками и
ногами. Однако что-то подхватило ее у самой земли, и изумленный голос проник в
ее помутившееся сознание:
– Сударыня! Какое счастье! Я молил бога о
встрече с вами и вот…
