— Не «мы», Катарина, а я! — усмехнулась, заметив как вздрогнула княгиня и добила, — Аллес был против, но… я не могла позволить старшему братику и далее «сходить с ума»!
— Это немыслимо, — прошептала Кати, — нельзя быть настолько мерзкой! Еще одна усмешка и спокойное:
— А я мерзкая, Катарина? Или я тебе отвратительна? — королева притянула Кати, и зашептала, почти касаясь ее губ, — Неужели я вызываю в тебе лишь омерзение?
— Нет, — девушка с трудом сдерживала желание убежать, — вы вызываете во мне еще и страх и… жалость!
Катарина ожидала чего угодно в ответ на ее слова, но только не грустной улыбки и тихого:
— Меня никто и никогда не жалел, Кати, — прошептала Алиссин, — ненавидели, восхищались, восторгались, даже любили, а пожалеть… — и тут же насмешливое. — А ты пожалей меня, Кати… Ты же такая правильная и добрая, ты же такая идеальная… жертва! Просто овца бессловесная!
Девушка возмущенно вскрикнула и сдержав ярость, ответила:
— Я не овца и не жертва!
— Да неужели? — королева схватила ее за плечи. — Сколько лет ты терпела издевательства Дариана? Ну же! А сколько лет ты была готова терпеть издевательства Ранаверна?
— У меня не было выбора… — прошептала Кати.
— У тебя не было гордости! — оборвала ее Алиссин. — Тебе проще подчиниться, чем сражаться!
— Неправда… — простонала Катарина.
— Правда! — синие глаза королевы пристально изучали ее, — И не надо оправдываться воспитанием и верностью семье! У тебя было два года, чтобы подчинить себе Дариана, а ты изображала… жертву!
В тишине леса послышался звук горна, затем и отдаленный лай собак. Алиссин не отреагировала. Катарина посмотрела в сторону, откуда доносились звуки преследования, и тихо произнесла:
— Невозможно приручить дикого зверя, и не было возможности подчинить того, кто причинял боль и уничтожал ради собственной прихоти!
Усмешка королевы и тихое:
— Даже дикие звери едят с рук, если у человека есть желание этого добиться! Дариан ненавидел меня ровно до тех пор, пока я вела себя подобно влюбленной женщине, но прошло время и он готов есть с моих ладоней! Сдаться всегда проще, Катарина, а сражаться на равных способен не каждый!
Опустив голову, Кати едва слышно прошептала:
— Я не хочу быть равной вам… Вы не знаете сострадания, вы не ведаете жалости, вы не желаете понять других… Я не хочу быть зверем…
Алиссин взяла ее за руку и повела за собой в чащу, лишь спустя время она произнесла:
— Наивная Катарина… Ты начиталась святых сказаний о крепости духа и верности святым богам, но, Кати, даже святые не могли быть идеальны во всем. А благородные рыцари, воспетые в легендах, которыми ты так зачитывалась, были, по сути, беспринципными бандитами, даже хуже животных!
— В каждом стаде есть паршивые овцы! — упрямо ответила девушка.
— О чем мы спорим… — удрученно протянула Алиссин, и сама ответила, — о тупости благородных овец!
— О не желании становиться подобным жестоким хищникам! — вставила Катарина.
— И куда тебя завело твое благородство, Катарина? — вспылила Алиссин, — Оглянись вокруг! Тебя весь Шарратас вполне заслуженно считает королевской подстилкой, на которую, по странному стечению обстоятельств, покусился и князь Арнар!
Алиссин ударила по больному, но Кати вздернула подбородок:
— Для меня не имеет значение мнение тех, кто готов судить всех и каждого. Главное, это то, что я думаю о себе!
— И что же ты о себе думаешь, княгиня Арнар? — насмешливо поинтересовалась Алиссин.
И Кати опустила голову, механически переставляя ноги.
— Я очень надеюсь, — едва слышно произнесла Алиссин, — что пройдет время и на месте жертвы, появится хищник, способный дать отпор. Не разочаровывай меня, Катарина!
— Так если вы разочарованы, зачем все это? — гневно спросила Кати. — Зачем было вторгаться в Гаору? Зачем…
Алиссин стремительно развернулась, и чуть склонившись к испуганной ее резким движением Катарине, прошептала:
— Потому что я люблю тебя, Кати. Я действительно люблю тебя, как бы мне не хотелось думать иначе. Потому что мне больно видеть, как тебя последовательно ломают — сначала Дариан, а теперь Ранаверн. Потому что я знаю — ты достойна большего. Ты достойна нежности, любви, уважения и понимания, а всего этого ни один мужчина тебе дать не сможет, Катарина. И когда ты это поймешь, ты начнешь смотреть на меня иначе. И возможно тогда ты осознаешь — счастье любить и быть любимой смогу дать тебе только я, Катарина.
— Почему? — прошептала княгиня, испуганная признанием.
Алиссин усмехнулась, нагнулась еще чуть ниже и практически выдохнула в лицо изумленной девушки:
— После того, что с тобой сделал Дариан, а затем и Ранаверн, ты возненавидишь мужчин, Катарина! Ты уже их ненавидишь, но где-то внутри наивно надеешься на любовь и счастье. Что ж… я позволю тебе испытать еще одно, убийственное разочарование. А после, ты придешь ко мне сама, Кати. Потому что там же, в глубине души, отчетливо знаешь — для тебя я не опасна и я никогда не причиню тебе боль, Кати.
И больше не было сказано ни слова. Они шли между вековыми соснами, все углубляясь в чащу. Алиссин вела уверенно, ориентируясь по каким-то только ей заметным признакам, а Кати… прислушивалась к удаляющимся звукам погони, и вспоминала снежного барса… Такого красивого, горделивого, опасного и вместе с тем столь притягательного… Она так надеялась быть счастливой с ним… И к чему привели эти надежды?!
До наступления ночи они продолжали идти, вслушиваясь в ночную жизнь леса. Внезапно впереди послышалось тихое рычание, и в следующую секунду серая тень метнулась под ноги.
— Нашел, — Алиссин радостно погладила зверюгу, — ну веди нас. — И обернувшись к Катарине, — потерпи, еще немного совсем.
Ручной волк вывел их на поляну, где всхрапывали удерживаемые двумя темными телохранителями лошади. Катарина с трудом удерживала стон при каждом шаге и с радостью взобралась на предоставленного коня.
* * *
Дариан изменился. Кати с жалостью смотрела на поседевшие виски, на прорезавшие всегда жестокое лицо морщины, на поджатые в попытке удержать эмоции губы… Король продолжал сидеть, не в силах ни подняться, ни вымолвить хоть слово… Он, молча кусая губы, смотрел на ту, что казалась навсегда потерянной…
— Долго будете изображать немого Алфаруса? — Алиссин насмешливо вошла следом за Катариной, — Благословенной ночи, мой дорогой! Мы трое суток в пути и спать приходилось практически в седле, так что будьте добры, мой король, прекратить изображать истукана!
И Дариан поднялся. Подошел к опустившей голову Катарине, ласково провел рукой по испачканному лицу, и не удержав протяжного стона обнял любимую женщину, словно боялся что она снова исчезнет.
