Через полчаса ходьбы по еле заметной тропинке мы вышли к опушке леса, за которой был виден лагерь типа концентрационного или же просто зоны, каких много на севере, — этакий ГУЛАГ со всеми его атрибутами: вышки, солдаты на них, ворота, высокие заборы и толпы заключенных. Впрочем, не сказал бы, что там наблюдались толпы, — лагерь был огромный, но заключенных в нем оказалось не очень много, они что-то перетаскивали, перекатывали, суетились. Все они были обнаженные, только в набедренных повязках, смуглые… и не очень. С удивлением я увидел людей, смахивающих на меня, — русоволосых, довольно высоких, с более бледной кожей, не от природы темной, а загоревшей на солнце.
Наша странная процессия заинтересовала всех, даже заключенных (или рабов? Скорее всего, рабов, какие к черту заключенные). Они остановились и завороженно смотрели на нас. Мои сопровождающие гордо и надменно прошли мимо голых рабочих, подталкивая меня вперед, и остановились перед высоким смуглым мужчиной в украшенных стекляшками (или настоящими драгоценными камнями) доспехах.
Он отрывисто спросил у них что-то. Типа, что за чучело вы привели? Старший ответил, начальник пренебрежительно сплюнул, кивнув на меня, старший опять в чем-то стал его убеждать и подтолкнул меня к лежавшему рядом бревну толщиной сантиметров тридцать, показывая жестами: подними, мол, и положи на плечо.
Подумав немного, я решил, что лучше бревно на плечо, чем мечом по шее, подошел к бревну, поднял его и взвалил на себя. Все вокруг радостно закричали, старший развел руками, как дрессировщик на арене, а главный хмыкнул, чего-то сказал и кивнул. Похоже, что меня продали.
Старший дал мне пинка, придавая направление движения, и я потащился в центр огромного периметра — видимо, там было что-то вроде рабских казарм или бараков заключенных, я так до конца и не разобрался, «кто есть ху».
Казарма оказалась длинным помещением с сотнями, а может, тысячами нар, сколоченных из грубо обработанных досок, на которых лежали тюфяки, вероятно набитые соломой. Одеял, похоже, не полагалось, да и какие одеяла в такую жару, температура приближалась к тридцати градусам — понятно, почему тут все бегают голышом.
Возле входа вытянулись столбами с десяток обитателей казармы — то ли дежурных, то ли постоянных, этаких завхозов, и старший что-то приказал им, после чего двое сорвались с места и побежали вглубь помещения. Мне же, снова жестами, было приказано раздеться догола, что я и сделал, под заинтересованными взглядами рабов. Все, что я снял, тут же было реквизировано старшим воином. Так-то мне было наплевать, если не думать о том, что он забрал и очки, а без этих стеклышек я был практически беспомощен — не видел дальше десяти метров, вернее, видел, но без деталей — туманные фигуры, и все.
Убежавшие рабы вернулись, держа в руках какие-то тряпки, при ближайшем рассмотрении оказавшиеся набедренной повязкой, такой же, как у них, только еще более затрепанной. Впрочем, ее, хоть плохонько, но все-таки стирали — по крайней мере, она не воняла, и то ладно.
Я стал прилаживать к себе эту повязку, но долго не мог понять, как же она крепится и как ее наматывать, потом сообразил: это просто два болтающихся спереди и сзади куска ткани, никак не скрепляющихся между собой, а просто соединенных веревочкой, завязываемой на поясе. Почему-то я думал, что эти куски еще и снизу, между ног, крепятся или завязываются, чтобы любой ветерок не мог обнажить то, что нравилось Катьке… иногда. Однако нет — просто тряпочки на бедрах, и все.
Старший хмыкнул, глядя на мои потуги одеться, и вышел из казармы. Я остался один, если не считать десятка туземцев, дружелюбно и не очень взирающих на меня. Один из них, думаю, казарменный старшина, махнул мне рукой — следуй за мной! — и пошел вдоль барака.
Скоро я узнал, что мое место не так чтобы у параши, но и не очень далеко от нее… в общем, фигурально, мне сразу указали, что мое место в этом мире — очень, очень низко, ниже первой ступени социальной лестницы.
Моя лежанка была на третьем ярусе, где довольно жарко и душно: казармы вентилировались из дверных проемов, и горячий спертый воздух поднимался вверх. Само собой, все верхние места занимали самые слабые и униженные в социальном отношении типы, к коим сразу причислили такого увальня, как я.
Я горько усмехнулся: придется пробиваться с самых низов, раз сюда попал. И первое, с чего надо будет начинать, — язык. Без языка нет информации, а без информации — гибель. Что-что, а это я понимал, как никто другой, — все-таки компьютерщик как-никак. Жаль только, что не спецназовец, и не боксер, и не… да мало ли еще кто «не» — теперь надо использовать то, что даровала мне природа, а именно — силу. Я совсем не был слабаком, хотя и испытывал отвращение к физкультуре. Крепкий костяк достался мне от прадеда-кузнеца, в юности все уговаривали меня заняться борьбой, классической или вольной, но я отказывался.
Лежа на своей убогой лежанке на третьем этаже, под самой крышей, я размышлял обо всем, что со мной произошло, и пока не находил в своих действиях ошибки — все было сделано правильно: я жив, здоров, ну а дальше посмотрим.
Кое-что мне показалось странным: я очень легко залез на свое место на полке, да и эта демонстрация с бревном, которое я поднял, — как-то уж очень свободно я его поднял. Мозг напряженно поработал и выдал результат — сила тяжести на этой планете была минимум на сорок процентов меньше, чем на Земле. Поэтому я двигался тут быстрее и был сильнее аборигенов. Кстати, я не видел среди них ни одного толстого человека — или генотип у них такой, или условия жизни, но что есть, то есть — толстых тут не было. То-то они с отвращением взирали на мои телеса — с их точки зрения, я был совершеннейший урод… с моей точки зрения — тоже. Никогда не считал себя красавцем…
Итак, я, по меркам туземцев, силен, как медведь, и очень выгодное приобретение. Есть ли шанс у меня выбраться из этих казарм, стать свободным, подняться наверх по социальной лестнице? Да кто знает… Может, они как-то выкупаются или же временно отрабатывают, а потом их выпускают… да мало ли какие существуют у них законы — узнаю язык, сам все точно выясню.
Незаметно я уснул и когда услышал сквозь сон удары — как будто кто-то бил в тамтам или что-то подобное, то решил, что слышу передачу по телевизору. Затем я опомнился: какой телевизор? Жесткие нары, колючий, видимо наполненный соломой, тюфяк, духота под потолком — я в чертовом чужом мире!
Меня кто-то дернул за ногу — спускайся, мол! Я спрыгнул вниз, едва не подвернув голеностоп — проклятая неуклюжесть! — и увидел, что в казарму втягиваются толпы узников — разного возраста, разной комплекции, с зубами и без зубов, со шрамами и без, черные и русые, седые и рыжие — кого только не было… не было только такого придурка, как я, — это было сразу видно по тому, как воззрились на меня большинство из вошедших. Впрочем, это мне показалось, что большинство, основной массе вернувшихся с работы плевать было, что в бараке добавился какой-то толстый белый коротышка, но какой-то части народа хотелось зрелищ и развлечений, и они их получили.
Обступив меня, мужчины стали щипать, трогать, дергать за остатки волос, хватать за нос, пока я не разозлился и не крикнул:
