Пользуясь суматохой, Юрка придвинулся ближе. «Егор! Ну повернись же!»
Простучали по лестнице сапоги. Гулко отозвался помост.
Зейденский офицер говорил негромко. Надрывался переводчик, стараясь, чтобы слышали все.
– …подполковник Пшелесской армии Вцеслав Натадинель готов послать на смерть единственного сына. Вы думаете, он пожалеет ваших детей?
У Егора презрительно дернулась щека, он оглянулся на зейденца и снова посмотрел на толпу. Внимательно, точно желая понять: верят или нет. И вдруг заметил Юрку. Взгляд – глаза в глаза. «Да! Я здесь!» Две секунды, и Егор отвернулся.
– …предлагаем сдаться. В обмен на его жизнь мы отпустим мальчика. На площади, в присутствии свидетелей.
Егор посмотрел на Юрку и перевел взгляд ему за плечо.
Выкрикивал переводчик:
– …осталось девять дней. По истечении отведенного срока Егор Натадинель будет повешен.
Девять! Больше недели! Но ведь они закончатся и… Юрка подавился кислой слюной.
– Мы не хотим причинять вред мирным жителям. Мы не хотим воевать с детьми. Нас вынуждают отвечать ударом на удар.
Опять или показалось? Взгляд в упор, и тут же за спину. Повинуясь безмолвному приказу, Юрка оглянулся. Лица, запрокинутые к помосту – ненавидящие, испуганные, обозленные, равнодушные, любопытные. У девчонки в сером платке подрагивали губы.
Офицер уходил, солдаты раздвигали перед ним людское месиво. Юрку пихнуло под колени, и он уцепился за чужую куртку. Заплакал ребенок.
– Ой, задавят, задавят! – пронесся женский крик.
Егора выдернули из петли. Со стуком, заставившим Юрку вздрогнуть, упал табурет. Грузовик уже тарахтел мотором. Автоматчик прислонился к кабине и ударил кулаком по крыше. Поехали.
Заколыхалась толпа. Юрку развернуло, и он опять увидел девочку в платке. Она отчаянно тянулась, прижав к груди руки. Сбоку на нее напирал бугай с ящиком инструментов, сзади налегала тетка. Девчонка судорожно дернула головой, и платок сбился. Упала на лицо рыжая прядка. Талка! Ну конечно, она! Юрка заработал локтями, пытаясь пробиться к девочке, но его отпихнули. Шум нарастал, послышались резкие команды. Не всем удавалось вырваться с площади – солдаты выхватывали то одного, то другого и загоняли по сходням в крытый грузовик.
Юрку несло прямо на оцепление.
Выпустили старика, женщину с грудным ребенком, а парня, что шел с ней, оттащили в сторону. Еще одному заломили руки. Юрка втянул голову в плечи, сгорбился. Солдат мельком посмотрел на него – и пропустил.
Повинуясь движению людского потока, Юрка свернул в переулок и там метнулся наперерез к стене. Распластался по ней, встав на цыпочки. Талка! Черт, где она?
Мелькнул серый платок.
Толпа редела – растекалась на перекрестках, втягивалась в подъезды, выстраивалась в очередь у магазина. Девочка шла, не глядя по сторонам. Ветер полоскал авоську с одинокой свеколиной на дне.
У «дома с перилами» Юрка окликнул:
– Талка?
Она испуганно оглянулась.
– Постой! Ты – Талина Карага… тьфу, длинная такая фамилия! А я… пришел с Егором.
Лицо у девочки закаменело.
– Я не знаю никакого Егора!
Неужели обознался? Но так похожа, и рыжие волосы… Юрка торопливо полез за пазуху и вытащил бирку. Положил на ладонь надписью вверх.
– А это ты знаешь?
У девочки вспыхнули щеки.
– Нет!
– Думаешь, с Егора силком сняли и мне всучили?
Молчит.
– Мы были в пустом интернате, потом этот псих один сюда поперся. Надеялся, мать из Лучевска вернулась. А бирку оставил в кармане моей ветровки. Я тебя по фотке узнал, в школе видел. Еще Егор рисовал, он классно рисует. Ну как тебе доказать?
– Так вот почему он назвался Сержиком! – перебила Талка. – А я-то все думала… Но ведь его никто не опознал?
Юрка растерянно пожал плечами.
– Пойдем! – сказала девочка.
Узкая тропинка, зажатая между сараем и штабелем ящиков, привела на зады магазина. Через арку попали в следующий двор, зеленый от кустов акации и сирени. Талка свернула в тупик, закрытый от любопытных глаз кирпичной стеной.
– Здесь не услышат. Скажи… – Она скомкала платок у горла. – Нет, я понимаю, что нельзя, но все-таки… Мой отец – у вас?
– У кого – у нас? – опешил Юрка.
– Да ладно, ясно же, откуда вы с Егором пришли. Я так ждала! Если бы ты знал, как я ждала! Все слушала, что в комендатуре говорят. Они меня совсем не сторожатся, подумаешь, соплячка, пшелесская поломойка. А у меня всегда «отлично» по-иностранному было.
Вот черт, с досадой подумал Юрка. Кажется, она принимает их за партизанских разведчиков.
– Дождалась, – всхлипнула Талка и уткнулась в стену. Плечи ее вздрагивали.
– Эй… Ну ты чего?! Слышь, прекрати! Его же не завтра собираются вешать. Что-нибудь придумаем.
– Что? – резко повернулась Талка. – Ты уговоришь подполковника сдаться? Город возьмете с боем? Знаешь, сколько их тут!
Стянула платок, высвободив рыжую косу, и прижала к губам. Юрке самому хотелось завыть.
– Хватит! – прикрикнул он. – Егор пока живой.
Талка запрокинула голову, удерживая слезы.
– Его допрашивают. Я вчера пол в кабинете мыла, а там кровь.
– Все равно прекрати, – процедил Юрка. – Может, это не Егора.
– Может. Только в Белом карьере уже тридцать человек расстреляли. За укрывательство раненых, за нарушение комендантского часа. А на площади… Сначала повесили тех, кто не успел уйти, ну, из руководства. А потом… – Губы у Талки дрожали. – Родьку Масселя и директора Хрумчика.
– Масселя?.. Их-то за что?!
– За вооруженное сопротивление новой власти.
Юрка потер обожженный висок.
– Егор думал, вас эвакуировали.
– Должны были. Но мы утром на реку сбежали. Никто же не знал… Все уехали, а Хрумчик остался нас ждать. Мама в городе – в гороно документы жгли. Машина обратно уже не вернулась. Мальчишки раненых нашли, спрятали в школе. Я медикаменты принесла, а Стас кричит: «Зейденцы!» Мы бы не успели – лейтенант один еле живой был, – если б не Родька. Он на чердаке засел, оружие еще раньше насобирали, бои же шли. Хрумчик к мотоциклистам вышел, хотел их остановить, но его прикладом. Родька и начал стрелять. Раненым взяли. Через три дня вместе с Хрумчиком повесили. Так избили, что…
Талка замолчала, накручивая платок на руку.
– А ты? Остальные?
– Ушли на старую пасеку. Я вернулась – за маму боялась. А кто-то донес, что папа… Так его нет у вас?
Юрка неопределенно качнул головой, и Талка на пару мгновений отвернулась, пряча лицо.
