Вклинился в толпу, протискиваясь ближе к помосту. Одни пропускал молча, другие ругались. Гудели голоса:
– Совсем мальчик! Позавчера увидела, аж зашлась.
– …вроде с шестнадцати дают взрослую карточку.
– Да кого, меня из подъезда вытащили! Хотел отсидеться.
– Меня давеча проверяли и опять загребли. И-ех, придумали же!
– Мам, ну мам, когда мы домой пойдем?
– Собирались пораньше…
– Вздернули бы уже сопляка! Нет, тянут чего-то кота за яйца.
Юрка вздрогнул. Пожилой мужчина смотрел на помост и цедил брюзгливо:
– Прекратили бы честным людям нервы трепать. День в разгаре, а ты стой.
– Это вы-то честный? – Юрка знал, что нужно молчать, но не сдержался.
Мужчина глянул на него:
– Я, допустим. Работаю, жилы тяну, воровать – не ворую. И с властью, которая надо мной определена, не спорю. На то она и власть.
Кто-то сказал в толпе:
– Ну ты и хряк, дядя.
– Поговори тут!..
Юрка отвернулся, пропихиваясь дальше.
До помоста оставалось еще далеко, когда смолк громкоговоритель и в резко наступившей тишине рявкнул клаксон. Всколыхнулась толпа. Юрке в бок уперлась корзина, пахнущая рыбой.
Натадинеля-младшего выволокли из грузовика. Солдат пихнул в спину, помогая взобраться на табурет. Накинул петлю.
– Сердца у его отца нету, вот что, – с надрывом сказала женщина, та, что держала корзину.
Егор стоял, сгорбившись, и не смотрел по сторонам. Когда офицер упомянул подполковника Вцеслава Натадинеля, упрямо повел подбородком, но тут же снова опустил голову. Юрка грыз костяшку на указательном пальце, сдирая коросту с поджившей ссадины. Ну же, Егор, черт бы тебя побрал, не сдавайся! Ты не можешь! Только не ты!
Солнце, застывшее над виселицей, резало глаза, и Юрка опустил веки. Кружилась от недосыпа голова, мягко колебался под ногами асфальт. Голос переводчика взламывал виски, отдаваясь эхом:
– …по истечении отведенного срока… будет повешен.
Юрка снова посмотрел на помост. Егора сдернули с табурета. Обвисла петля, покачиваясь в горячем воздухе.
Грузовик не успел отъехать, а толпа уже забурлила. Юрку вынесло ближе к центру, потом швырнуло к парковой ограде, развернуло и выбросило на оцепление.
На улицах, ведущих с площади, стояли наготове машины, крытые брезентом. Солдаты выхватывали из толпы людей и загоняли их по сходням внутрь. Теперь они не ограничивались мужчинами, брали женщин, подростков, стариков.
– К моим зайди, слышишь?! Скажи там!
– …пустите!
– Толик, не отходи! Толик!
– …мне нельзя!
– Мама!
И просто крик, единым выдохом, без слов.
Юрка ссутулился, втерся между двумя тетками. Возле колена мелькнула оскаленная собачья морда. Спасительный просвет близко – но оттолкнули в сторону, и под ногами закачались сходни. Следом гнали еще кого-то, напором вдавило в грузовик.
Подняли борт. Рывок. Юрке заехали локтем в спину, он ударился щекой о костлявое плечо. Взметнулся на мгновение брезент, и стало видно, что за грузовиком пристроился мотоцикл с автоматчиком в люльке.
Вляпался!
Перекликались в темноте, толкались. Юрку притиснуло к дощатой стенке, придавило спиной в прокуренной рубахе. Рубаха была мокрая от пота и лезла в нос, мешая дышать.
– Как вы думаете, куда нас? Как вы думаете? – тоненько повторял девичий голос.
– В Белый карьер, – ответил из глубины мужчина. – Не пищи! Без тебя тошно.
– Прекратите пугать! – строго велела женщина. – Проверят документы и отпустят.
– А если у меня нет документов?
– Назовешь адрес. Соседи подтвердят, что ты там проживешь.
«Черт, у меня ни документов, ни адреса», – подумал Юрка. Вот дурак, говорили же ему, чтоб не совался на площадь!
– Ну да, отпустят. У меня так брата угнали.
Загалдели, вспоминая, кого еще увезли и с концами.
– Скорее бы уж повесили пащенка, – буркнул кто-то.
В грузовике замолчали. Стало слышно, как тарахтят мотоциклы. А потом прорезался звонкий мальчишеский голос:
– Трусы! Отсиживаетесь, пока другие воюют!
– Заткнись, щенок! – по-бабьи взвизгнул мужчина. – Эти другие улепетывали, только пятки сверкали!
– А Старая крепость? А партизаны?
– Где они, твои партизаны? Вон командирского сынка и того выручить не могут. Нас подавно…
Грузовик качнуло на повороте, Юрка лязгнул зубами.
– Говорят, в лагерь отправляют, под Петухово. На торфоразработку, – тоскливо сказала женщина. – Голодно там. Люди мрут, как мухи.
– Вы бы, дамочка, лучше документики приготовили, чем панику разводить.
– Не знаете, там обыскивают? А? Кто слышал?
Юрка машинально провел по бокам: пустые карманы. Чужие штаны, футболка…
И бирка с фамилией Натадинеля!
Дернул за цепочку. Снять, бросить под ноги. Темно, тесно – не заметят. Даже если найдут, не докажут, что его.
Толчок. Замолчал мотор. Приехали.
Ждать пришлось долго. Из машины вытаскивали по одному и заводили в комендатуру. Брезент накалился на солнце. Кому-то у кабины, там, куда совсем не проникал свежий воздух, стало дурно. Запахло рвотой.
– Следующий! – Полицай откинул полог. – Давай, парень!
Ноги затекли, и Юрка неуклюже спустился. Дулом автомата его подтолкнули к двери.
В коридоре слышался металлический стрекот пишущей машинки. Прямо на полу грузно сидела женщина, прижав к груди узелок.
– Сюда!
В душном кабинете работали двое зейденцев, и к каждому была приставлена барышня с пишущей машинкой. Один был занят, допрашивал пожилого мужчину. Тот отвечал с готовностью, и барышня резко ударяла по клавишам. Юрку пихнули к другому. Офицер раздраженно оттянул ворот рубахи, подул себе на грудь и спросил:
– Документ? Фамери?
Барышня подняла на Юрку водянистые глаза с густо накрашенными ресницами. Ее руки замерли, готовые при первом же звуке броситься на клавиатуру.
– У меня нет документов.
– Фамери?
Фамилия? Юрка перемялся, посмотрел в залитое солнцем окно. Интересно, Грин ждет его в интернате или мечется по улицам?
Офицер вытер платочком вспотевшую шею и поторопил, коверкая слова:
– Отвейчать! Быйстро!
Пальцы непослушные, точно на морозе. Юрка разжал кулак и протянул на ладони бирку.
