Толкнул дверь. Знал, что бабушка тут ничего не трогала, но все равно ударило под дых, стоило увидеть раскрытую книгу. Она лежала на столе, рядом пристроилась стопка газет, поверх них – красный затупившийся карандаш.
Небольшое оконце, проделанное в скошенной стене, было мокрым – растаял снег, принесенный ночным ветром. Капли переливались и блестели. Громко курлыкали на крыше голуби.
Юрка сел в дедово кресло, пропахшее табаком. Оно скрежетнуло пружинами.
Дом оставлять нельзя. За ним нужно присматривать, оберегать и лечить, точно старика. Соседи, конечно, будут поглядывать, но у всех свои заботы, и до бомжей рано или поздно дойдет слух, что есть пустующее жилье. Юрка скрестил руки на столешнице и положил на них голову. Подумалось: лучше бы все сгорело в одночасье, следом за дедом и бабушкой. А то вот так придет однажды и наткнется на грязные следы, открытые дверцы шкафов и разбросанные вещи.
В берлоге, кстати, тоже будут рыться.
Юрка выдвинул верхний ящик, застревающий в пазах. Выписки, счета. Все разложено по папкам. Дед не любил ничего выбрасывать, хранил даже квитанции за электроэнергию десятилетней давности. Говорил строго: «Это финансовые документы». И добавлял с усмешкой: «А некоторые уже – историческая реликвия!»
Второй ящик отводился под личное: письма, фотографии, грамоты, рисунки внука и его тетради за первый класс.
Третий – Юрка помнил, лазил маленьким – всегда оставался запертым. Что дед мог прятать? Облигации сберегательного займа? Любовные записочки времен молодости? Дернул за ручку. Скрипнул рассохшийся стол, покатился с газет карандаш. Юрка рванул посильнее – скрежетнул замок, не желая поддаваться.
Должен быть ключ. Тут, в берлоге, дед наверняка держал его под рукой.
Юрка пошарил в открытых ящиках. Проверил чернильницу. Из бронзового колокола выпала дохлая мокрица. Сморщившись, сбил ее щелчком на пол. Где же тогда? В каком-нибудь тайнике? Смешно! Дед – нормальный пенсионер, а не шпион в отставке. На глаза попался старый учительский пиджак, с лацканов его так и не сошли пятна от мела. Юрка вылез из кресла и снял пиджак с гвоздя. В одном кармане нашелся слежавшийся носовой платок, в другом – огрызок карандаша. Запустил пальцы во внутренний – и нащупал что-то маленькое, плоское. Вот он.
В ящике оказалась тощая папка с разлохмаченными завязками.
Юрка вынул. По весу – внутри бумаги, немного. Потянул за шнурок и распахнул картонные крылья.
На черно-белой фотографии виднелись кусочек окна со знакомым наличником, штакетник и голая ветка сирени. Мама в плаще и в пестрой косынке стояла возле палисадника, положив ладонь на изогнутую ручку коляски. Улыбалась, глядя в объектив. У Юрки заскребло в горле, он медленно выложил фото.
Следующее снимали дома. Мама в халате, волосы небрежно сколоты в узел, прядка выскользнула и повисла вдоль щеки. На коленях – младенец в дурацком чепчике, пытается запихать в рот погремушку. «Это же я», – с удивлением подумал Юрка. И халат тот самый, что схоронен в шкафу.
Еще фото. Много, целая пачка. Среди них старая открытка с елкой, на обороте большими буквами выведено: «Мама и папа! С празденеком!» Пожелтевший конверт в россыпи марок, адрес написан латиницей, обратного нет. Записка на листочке в клеточку: «Бабушка и дедушка, поздравляю с внуком!» Детский рисунок: безносое страшилище с треугольным туловищем, подписано: «Мама».
Почему их спрятали? Открытку, наверное, подарила маленькая Даша. А страшилище нарисовал он, Юрка.
Посидел, держа листок в руке. Вспомнил свой отчаянный крик: «Ее нет, и все! И не было! Никогда не было!» Да, он не разрешал говорить о матери, сразу топорщился и шипел. Ему казалось, она предала его: убежала ночью на шоссе, забыв о сыне. Юрка тоже хотел о ней забыть.
Под фотографиями нашлась тетрадь в картонной обложке. Хрустнул клееный переплет. Тетрадь открылась на середине. «Это глупо, я понимаю», – прочитал Юрка. Почерк был разборчивый: округлый, ровный. «Наверное, кому-то доступно другое счастье: переплыть на плоту океан или сделать великое открытие. А мне океан не нужен, и открытие тоже. Я просто счастлива. Это самое глупое, самое простое счастье на свете. Говорят еще – «женское». Мне не нравится. Оно не женское и не мужское, оно общее, мое и его. Счастье на двоих».
Глава 10
– Ужин! Бифштекс хорошо прожарить. Водочки немножко.
Женщины за столиком не было, и Дан сел напротив Алекса Грина, спиной к Ранне с ее прогулочными пароходиками.
Грин улыбнулся уголком губ:
– Откуда ты взялся? Я думал, Такер знает обо всех, кто остался в городе.
– Шэт! Нет, вы гляньте, люди добрые, и этот мне морду бить не собирается, – сокрушенно вздохнул Дан. – Или записку не получил?
– Нужна мне твоя морда, пусть Вцеслав чистит.
Дан расцвел. Значит, выбрался подполковник. Ну, спасибо, пресветлая Иша!
– Если он жив, конечно, – добавил Алекс.
– Ты же…
– Я не знаю точно.
Появился официант с подносом, ловко расставил тарелки. Бифштекс благоухал, от золотистого риса, перемешанного с овощами, шел пар. Остро пах черный хлеб с зернышками тмина. Графинчик посверкивал на солнце.
Дан посмотрел на все это великолепие и раздраженно сказал:
– Умеешь ты испортить аппетит.
– Ну, извини, – развел Грин руками. – Записку я прочитал через два дня, как ты ее оставил. Приказ передал. Из крепости они ушли, сам видел. А дальше… Я должен был ждать связного у командного пункта. Пока то-се, решил смотаться в Лучевск, глянуть. Есть одна пещерка на берегу. Вышел, она занята. Женщин там неподалеку на работу гоняли. Ну как на работу… Дороги проверяли, чисто разминировано или нет. Рвануло, они бежать. Восемь человек, трое ранены. За ними автоматчики с собаками. Пришлось выбрасывать в ближайший мощный узел. Оказался здесь, в Бреславле, как раз перед межсезоньем. Теперь вот сижу. Очухаюсь – схожу посмотрю, что там.
От такой длинной речи Грин устал. Закутался в плед и опустил веки. Лицо у него было по-стариковски изжелта-бледным, с набрякшими венами на висках.
Дан ел, стараясь не греметь вилкой. Подошел кот, посмотрел рыжими глазищами. Вейн уделил ему кусочек бифштекса.
Грин шевельнулся, сел ровнее и спросил у Дана:
– Так откуда ты взялся?
– Пришел. Через степь, – ответил он с вызовом.
– Сейчас?!
– Представь себе. Думаешь, я трус, раз не согласился там, у Вцеслава? Я просто не желаю, чтобы мне оторвало голову в чужой войне. Это – нормально!
Дан отправил в рот последний ломтик моркови и неторопливо промокнул губы салфеткой. Грин молчал, смотрел на алую от заката реку.
– Ну? Тебе не интересно, какого Шэта я сюда приперся? В межсезонье?
– И какого? – слегка приподнял бровь Алекс.
