— Чего?
— Что это ты грызешь?
Септимус поднял бровь и искоса бросил на него удивленный взгляд, как будто такой вопрос ему никогда и в голову не приходил.
— Что я грызу? Ты про вот эту рухлядь?
Он тряхнул кольцом с ключами.
— Где ты их нашел? — взволнованно спросил Кертис. Очень уж сильно они походили на те, что носил надзиратель. Крыс вытянул лапу и стал внимательно разглядывать связку, будто в первый раз видел.
— Хм, я точно не помню. — Он сделал паузу и в задумчивости приложил указательный палец к подбородку. — Теперь, когда ты спросил, мне вспоминается, что я стащил его у надзирателя. Давным-давно. Видишь ли, у него было два комплекта, и я подумал, он не слишком опечалится. — Септимус кивнул и посмотрел на Кертиса. — Уж очень ощущение для зубов приятное.
На лице мальчика появилась ликующая улыбка, которую он тут же попытался спрятать, отвернувшись и оглядывая пещеру.
— Отдай их мне, Септимус! — прошептал он крысу. Септимус послушно кинул их прямо в клетку.
— Это все, конечно, здорово, — послышался сверху голос Шеймаса, который внимательно следил за происходящим. — Но если мы и вылезем, то разобьемся к чертям.
Кертис нетерпеливо отмахнулся от него.
— Погоди, — сказал он. — Я думаю.
Поднявшись, мальчик посмотрел на высокую лестницу, прислоненную к стене пещеры. До нее было не допрыгнуть, даже если раскачать клетку. Кертис прикинул расстояние. На взгляд, ближе всех к лестнице была клетка Ангуса, но и при сильном раскачивании пропасть не преодолеть даже самым смелым прыжком. Если бы только можно было удлинить веревку и так увеличить размах…
Вдруг его осенило.
— Народ, — прошептал он, — я, кажется, придумал, как вытащить нас отсюда.
И разбойники, позабыв о былых разногласиях, тут же навострили уши.
* * *
Отец к сцене воссоединения подоспел насквозь мокрым. Видно было, что он долго ходил под дождем. Желтый дождевик прилип к мокрой коже, а в руках у него была пачка напечатанных в спешке листовок с фотографиями Мака и Прю. Вода размыла слова просьбы о помощи, выделенные жирным шрифтом.
Как и мама, отец Прю стискивал дочку в объятиях, пока боль в ребре не вынудила ее отстраниться. Узнав, что сына по-прежнему нет, он тяжело осел в свое кресло и обхватил голову руками. Прю с матерью беспомощно переглянулись. Наконец мама заговорила:
— Расскажи папе, что случилось.
И Прю рассказала. Выложила все так же, как только что матери. Слова лились горестным потоком, и девочка порывисто закончила свою удивительную повесть признанием:
— И я так устала… Очень-очень устала.
Она умолкла, а родители продолжали сидеть в полном молчании. Они многозначительно переглянулись, но Прю была настолько измотана, что не заметила этого, а потом отец подошел к ней и сказал:
— Пойдем-ка, уложим тебя спать. Ты совсем вымоталась.
Прю, прижавшись к груди отца, почувствовала, как он легко поднял ее на руки и понес наверх, убаюкивая, словно маленького ребенка. Она уснула раньше, чем голова коснулась подушки.
Проснувшись, девочка обнаружила, что за окном темно. Подушка была привычно мягкой, стеганое одеяло укутывало, словно кокон. Открыв один глаз, она приподнялась посмотреть, который час. Будильник на тумбочке показывал без пятнадцати четыре. Она вытянула ноющие от усталости ноги и обнаружила вместо самодельного компресса марлевую повязку. Прю повернулась на другой бок и закрыла глаза, но вскоре поняла, что умирает от жажды.
Встав с кровати, она тихо открыла дверь своей комнаты и прошла к лестнице, осторожно ступая на больную ногу. На ней была пижама, хотя она и не могла вспомнить, как ее надела. Прю тихо спустилась вниз, стараясь не наступать на скрипучие доски, чтобы не разбудить родителей. Она боялась даже думать, что творится сейчас у них в душе. Поэтому очень удивилась, увидев включенный на кухне свет.
За столом сидел отец. Он держал в руках стакан, наполовину полный воды, и неотрывно смотрел на черную коробочку размером с футляр для драгоценностей, которая стояла на столе.
— Привет, пап! — прошептала Прю, войдя в комнату и щурясь от яркого света.
Отец вздрогнул от неожиданности и удивленно взглянул на девочку. Глаза у него были усталые и остекленевшие. Было видно, что он плакал.
— О, привет, золотце! — ответил он, пытаясь изобразить спокойствие, но волна отчаяния вновь накрыла его. — Солнышко мое! — глухо застонал папа, снова опустив взгляд.
Прю подошла поближе.
— Прости меня, — в ее голосе звенела печаль. — Прости меня, пожалуйста. Я не знаю, что сказать. Все это просто какое-то безумие! — Она отодвинула один из четырех стульев и села на него. — Я знаю, это я виновата. Если бы я только лучше…
Но папа прервал ее:
— Нет, ты тут ни при чем, родная. Это наша вина.
Она покачала головой.
— Вы не можете себя винить, пап, это же бред.
Отец посмотрел на нее красными опухшими глазами:
— Ты не понимаешь, Прю, это все мы. Мы виноваты. Все это время… Мы должны были помнить.
В девочке проснулось любопытство:
— Помнить о чем?
Она взяла из папиных рук стакан и сделала глоток.
Отец потер глаза и несколько раз моргнул.
— Наверное… — начал он, — тебе лучше все знать. Особенно после всего, что ты пережила. Нам следовало рассказать раньше, но подходящий момент как-то не подворачивался.
Прю удивленно уставилась на него:
— Что?
— Та женщина, которую ты встретила, — медленно произнес он. — Губернаторша. Мы с твоей мамой уже с ней встречались.
— Что?! — воскликнула Прю так громко, что ребро не замедлило напомнить о себе взрывом боли.
Папа, подняв руки, попытался ее утихомирить.
— Ш-ш-ш, — зашипел он. — Ты маму разбудишь. Пусть хоть кто-то в этом доме сегодня отдохнет.
— Вы с ней уже встречались? С Александрой? — на этот раз шепотом спросила Прю. — Когда?
— Давным-давно, еще до твоего рождения. — Он печально покачал головой. — Мы должны были помнить.
Глубоко вздохнув, он снова взглянул на дочь и продолжил:
— Когда мы поженились, то очень хотели завести детей, иметь настоящий семейный очаг. Мы купили дом и сразу же представили, в каких комнатах будут жить наши сын и дочь, о которых мы всегда мечтали. Брат и сестра. Но, как бывает, нашим мечтам не суждено было сбыться. Мы обошли всех докторов и специалистов, пробовали холистическую терапию и иглоукалывание. Но все без толку. Даже самая нетрадиционная медицина была бессильна. Мама была в отчаянии. Это было тяжелое время… Мы пытались убедить себя, что можно быть семьей вдвоем, без детей, но это было… просто нереально. — Он снова вздохнул. — Однажды мы пошли на овощной рынок — ну, тот, который в центре. Я отошел купить брюкву или еще что-то такое, уже и не помню, а потом стал искать маму. Она стояла у какого-то странного лотка, который я никогда раньше там не замечал, и разговаривала с очень старой женщиной. Ей, наверное, было за восемьдесят, она продавала побрякушки и странные бусины, а за ней стояла целая полка каких-то бутылочек. В общем, когда я подошел, твоя мама что-то серьезно обсуждала с этой женщиной, а потом повернулась и сказала: “Она может помочь нам завести детей”. Так и было. К тому времени мы уже все перепробовали, и я начал терять терпение, но понимал, как это важно для твоей мамы. Так что я согласился. Она продала нам вот эту коробочку — почти даром отдала.
