Ее репутации конец…
А что, если они и правда ее увидят — вот такой? Растрепанной, грязной? Падшей? После того, как ее с позором изгонят из города, ее не во всякий работный дом примут в таком-то виде.
Лавиния почти забыла, как ненавидела Агнесс за то, что она — обыкновенная, глупая, никчемная, за то, что рядом с ней Джеймс будет жить скучно и обыденно, и никогда не позволит себе волшебство…
Волшебство.
Она оглянулась на Агнесс, разрываясь от ненависти и жалости при виде ее опухших искусанных губ, ее тонких век, под которыми подрагивали кошмарные сны. Ненависть и жалость сцепились, как борцы, не уступающие друг другу в ловкости и силе… а потом вырвались из ее сердца, оставляя за собой пустоту, заполнить которую могло только одно.
Ей нужно было увидеть это снова.
Лавиния направила фаэтон на городскую площадь и остановила напротив таверны «Королевская голова». Вытащила кольт и тряхнула Агнесс за руку.
— Просыпайся.
Агнесс спросонья улыбнулась ей, а потом испуганно округлила ротик при виде оружия.
— Лавиния, леди Мелфорд, что…
— Выходи. И стань там, где был позорный столб.
6.
Светает. Серая ветошь сползает с неба, приоткрывая пламенеющий атлас с золотой канвой, но Агнесс не радуют краски природы. Рассвет кажется ей заревом пожара. Она стоит на невысокой площадке, откуда ей хорошо видны окна жилых этажей. За ними уже началось движение, скоро горожане поднимут рамы и распахнут ставни, впуская в комнаты свежий воздух.
— Руки вытяни по швам, — командует Лавиния, спрыгивая на землю, но ни на секунду не выпуская ее из поля зрения. — Отлично, вот так и стой.
— Сколько мне так стоять? — шепчет Агнесс, надеясь, что Лавиния тоже заговорит тише.
Ведь их сейчас услышат! Хотя минутой раньше, минутой позже — позора ей все равно не избежать.
Но Лавиния даже не думает понижать голос.
— Пока не взойдет солнце. Пока люди не выйдут на улицы. Пока они не увидят, что на самом деле ты маленькая грязная воровка.
— Что же я украла? — безнадежно спрашивает Агнесс.
— Ты украла у меня Третью дорогу. Ты была недостойна по ней пройти, но ты по ней все же прошла. А еще ты предала мою любовь…
Голоса на рыночной площади не в диковинку даже в столь ранний час, думает Агнесс, но вспоминает, что день сегодня не рыночный. Похоже, горожане тоже об этом вспомнили. Скосив глаза, Агнесс замечает, что аптекарь подслеповато щурится у шторы, а потом отходит, наверное, за очками.
У Агнесс на глазах вскипают слезы.
— Лавиния, я умру от такого позора. Застрелите меня прямо сейчас, чтобы мне не слышать, как они будут смеяться. Все равно они втопчут меня в грязь, и я в ней захлебнусь.
— Хорошо, — соглашается Лавиния. — Дай мне повод тебя застрелить. Бросайся бежать. Сделай какое-нибудь резкое движение. Позови на помощь.
— Мне некого звать на помощь. У меня не осталось друзей, они все ушли.
— Так ли это? — Лавиния склоняет голову набок, вуаль щекочет ей плечо. — А Джеймс Линден, твой благодетель?
— Он от меня отрекся.
— Неужели он не придет, даже если тебе будет угрожать смерть?
И тогда Агнесс забывает, где находится.
— Нет! Он не придет! Я не верю, что он придет! — всхлипывает она, потому что надежда жалит ее даже больнее, чем отчаяние.
Вот теперь все ее услышали. За окнами появляются лица.
Решительными шагами Лавиния подходит к ней и приставляет пистолет к ее груди. Какой он противный и холодный, думает Агнесс. Как пальцы сэра Генри.
— Глупая, пустоголовая кукла! Неужели ты не видишь, что из нашего мира капля за каплей утекает волшебство, потому что в паровой двигатель нам поверить проще, чем в Робина Доброго Малого? Что мы дошли до такого ужаса, когда сами фейри перестали верить в себя и захотели стать такими же убогими и бессильными, как мы? Неужели не останется иных звуков, кроме лязга станков, и все холмы почернеют от копоти просто потому, что нам не хватит воображения, чтобы представить себе другой мир? И не хватит душевных сил, чтобы в него поверить? — Лавиния почти кричит, и оружие прыгает в ее пальцах. — Но ты дрожишь и ничего не понимаешь, бедная девочка. Что ж, я помогу тебе. Вообрази, что ты карабкаешься высоко-высоко, но у тебя соскальзывают руки, ты падаешь и сейчас разобьешься… Если только кто-то не подхватит тебя в воздухе. Но никто тебя не подхватит, да, Агнесс? Ты же не веришь, что кто-то стоит позади тебя и уже готов тебя подхватить…
— Джеймс!!!
Агнесс слышит скрип ставней, но все равно кричит и оборачивается, ловя руками пустоту, которая вдруг становится плотной.
Перед ней стоит дядя.
— Вы пришли ко мне… — шепчет она и утыкается лицом в его жилет.
Джеймс Линден взмахивает кнутом, очерчивая их троих в круг.
Серебряный шарик чиркает по булыжникам, высекая искру, и края круга тоже вспыхивают серебристым светом. Мир за его пределами тускнеет, и не без удивления Агнесс отмечает, что аптекарь, потянувшись к раме, никак не может ее приподнять. Его рука застыла в воздухе. И другие руки тоже. А у свечи, которую миссис Кеттлдрам зажгла, чтобы рассмотреть происходящее получше, замер огонек.
Лавиния улыбается, как если бы на нее снизошла благодать.
И Джеймс улыбается. Он тоже счастлив.
— Я же сказал, Агнесс, что услышу тебя даже из другого графства, — мягко говорит он и смотрит на Агнесс, только на Агнесс, даже когда обращается к леди Мелфорд. — Почему ты это сделала, Лавиния? Я ведь знаю тебя. Ты не злая.
— Ты не знаешь, какая я стала, Джеймс Линден, — отвечает Лавиния. — Я злая. Я очень злая. Я собиралась убить человека. Джона Ханта — помнишь такого? Но с ним справились без меня. А потом я хотела избавить тебя от общества недостойной тебя особы… Нет, неправда. Я стала не только злой, но еще и лживой. Я хотела, чтобы ты сотворил волшебство. Хотя бы одно маленькое волшебство. Я решила: если ты придешь на ее зов, если ты ради нее отвергнешь свою постылую добродетель и вернешься к чуду… Тогда она тебя достойна. И я ей скажу: «Прости меня, Агнесс». Хотя, конечно, она не сможет меня простить, но это уже не важно. Главное — чтобы ты сотворил волшебство. И я снова смогла это увидеть. Спасибо, Джейми. Прости, Агнесс. Приятного вам дня.
Она гладит его по щеке и закрывает глаза, когда он целует ей руку — не почтительно, как знатной даме, а так, словно бы вместо руки она подставила ему губы. Затем она выступает из круга. Его края гаснут, как только по нему скользит черная амазонка, и Лавиния уходят, унося его сияние.
Словно досадуя на задержку, окна во всех домах открываются с громким скрипом и почти одновременно. Агнесс прижимается к дяде, но он кланяется знакомым, а потом столь же невозмутимо спрыгивает с площадки и подает Агнесс руку. Только теперь она замечает кружева на зеленом рукаве. Опускает глаза и видит изумрудный шелк…
