— Такая щедрость, такая щедрость! — староста подрабатывал у приятеля глашатаем.
Графство Типперэри, подумал пастор. Оплот суеверий. Забитые, полунищие крестьяне мешают проложить железную дорогу. Кого-то они боятся больше, чем англичан, на чьей стороне ружья и дубинки, черные мантии и пудренные парики…
Нет, этого не происходит. Этого не может происходить.
— К слову, о щедрости, — вернул его к реальности голос Ханта, такой сухой, что, услышав его, хотелось самому прочистить горло. — Дирекция нашей компании охотно пожертвует на вашу церковь.
Тут развеялась даже набухавшая тревога. Мистер Линден опешил, словно бы снял шляпу, чтобы смахнуть пот со лба, а в нее уже швырнули два пенса. Хорошая церковь не нуждается в пожертвованиях. Пастор отвечает за ремонт алтарной части, прихожане — за неф. И уж тем более церкви Линден-эбби не пригодятся дары тех, кто не принадлежит к ее пастве. У этого Ханта акцент айрширский! Добавить сюда постный вид — и вот вам портрет пресвитерианина из шотландского Лоулэнда!
— Сами справимся, — отрезал пастор.
— Зря вы так, мистер Линден, — посетовал джентльмен. — Очень зря. Поддерживать памятники древности в исправном состоянии — занятие дорогостоящее. Камень крошится, кровля ветшает, колокольня кренится от ветра, а наутро праздные языки болтают, будто пролетавший мимо дьявол задел ее копытом. Каким веком датируется ваша церковь? Я слышал, что двенадцатым?
— Вы слышали правильно. Когда-то здесь находилось аббатство двенадцатого века. Но после закрытия монастырей при Генрихе Восьмом его продали частному лицу — моему пращуру, между прочим. Он превратил кельи в комнаты, клуатры — в галереи. Так возникла Линден-эбби, наша родовая усадьба. Что до монастырской церкви, то ее горгульи смутили пуритан, и войска Кромвеля ее взорвали. А жаль, она была куда милее, чем наше нынешнее строение.
— Впервые вижу священника, который не хвастался бы своей церковью, — подивился проницательный Хант. — Всяк кулик свое болото хвалит — разве не так, сэр? Ваше-то чем вам не угодило?
— С какой стати вы решили, будто мне не угодило… мое болото? Церковь как церковь. Шерстяная.
Агнесс округлила губки, словно хотела произнести вопросительный знак.
— Это значит, что по ее стенам растет шерсть, — подсказал ей дядя. — Тепло и уютно в февральскую стужу.
— Да полно вам, сэр, нет, ну честное слово! — вмешался староста. — Это значит, мисс Тревельян, что церковь построена на доходы от продажи руна. Таких в центре много, но и у нас попадаются.
— Купцы порадели для других купцов. Каждый витраж подписан, все стены в гербах. Ремонт проплачен на столетия вперед. Если уж вам не на что потратить деньги, мистер Хант, то отдайте их на приходское пособие для бедных.
Брови мистера Ханта поползли вверх, лоб собрался в толстые морщины.
— Пособие? Правильно ли я расслышал, сэр? В вашем приходе беднякам по-прежнему приносят еду на дом? Сие расточительство их развращает.
— Что же им, умирать от голода? Неурожай тянется уже пять лет.
— Тем беднякам, что не могут сами себя обеспечить, должно подать заявку в работный дом.
При этих словах Агнесс заметно содрогнулась, а мистер Кеттлдрам промокнул лоб платком размером с небольшую скатерть и украдкой отжал его — в помещении стало жарче.
— А не поможете ли вы мне выбрать гардины, мисс? Сам-то я навряд ли отличу бархат от какого-нибудь там гро-де-напля, — воззвал он к девушке, настойчиво уводя ее в сторону.
Неприязнь ректора к Законам о Бедных была известна всему приходу. И хотя благонамеренные люди сходились во мнении, что в работных домах нищих и накормят, и уберегут от бесчинств, а заодно и налоги на их содержание поползут вниз, открыто с пастором никто не спорил. Особенно после того инцидента на заседании приходского совета. Это когда мистер Линден в сердцах ударил кулаком по столу, а инструкции по постройке работного дома взвились до потолка и кружили там, причем в компании чернильницы и пресс-папье. Долго еще члены совета искали источник сквозняка. Шквального сквозняка. Стол ведь тоже поднялся на пару футов.
— Мужья отдельно, жены отдельно, матери видят младенцев только по воскресеньям. Дети семи лет отроду щипают пеньку, стирая кровь с подушечек пальцев. Бывшие рабочие, покалеченные на фабрике, глодают заплесневелые кости, — подойдя к чужаку почти вплотную, со спокойной, размеренной злобой проговорил Линден. — Так, по-вашему, должны жить люди в самой цивилизованной стране мира?
Мистер Хант улыбнулся ему заговорщически, словно они вместе разбойничали на большой дороге.
— «Люди», сэр, тут ключевое слово, — шепнул он. — Мы сами решим, как нам жить. Хотя взгляд со стороны тоже бывает полезен. С той стороны. А, сэр?
От неожиданности пастор шагнул назад. Сдержанность — вот главный признак джентльмена, напомнил он себе. А его верхняя губа всегда была такой напряженной, что ее судорога сводила. Вот и сейчас он изобразит недоуменный взгляд, ни единым словом не выдаст свое волнение, потому что все в прошлом и никогда не воротится…
— Всегда к вашим услугами, сэр. Обращайтесь, если что.
Не смог.
Мистер Хант заметно побледнел и сунул руку в карман брюк. Что это он там припас? Бумажку с надписью «Абракадабра»? Веточку бузины, засохшие ягоды рябины, камень с дыркой? Еще какой-нибудь экспонат из музея естествознания? И вытаскивает ли он талисман, когда сдает одежду в прачечную? А то как бы прачки на смех не подняли. Пастор почувствовал, что сам вот-вот расхохочется, настолько дикой была ситуация.
Что ж, ваше слово, мистер Хант. Ну же. Или рациональному человеку такое не вымолвить?
И почему на душе так легко, если вокруг рушится мир?
Может, потому что души-то и нет?
— Мы еще встретимся, — совладал с собой мистер Хант. — Вот только улажу кое-какие дела, и сразу вернусь за вами.
Позвав друга, он поклонился мисс Тревельян и долго не разгибался, то ли выражая ей свое глубочайшее почтение, то ли силясь что-нибудь у нее рассмотреть через слои муслина.
— Приходите на чай, сэр, — уже в спину ему сказал пастор. — Пить вы его, конечно, не станете, зато у меня красивый сервиз.
Ничего не ответив, Хант покинул лавку в сопровождении своего Санчо Пансы. А преподобный Линден засунул палец под шейный платок, чтобы ослабить его, но опомнился и затянул потуже.
Одно неверное движение, и он свернет с дороги. Продираться обратно придется через тернии, оставляя ошметки кожи на шипах. Медленно, по шажку, отойти от обочины. Прежде чем его затянет в круговерть воспоминаний, и та женщина опять начнет звать — «Джейми, не ходи туда, не надо! Ох, Джейми, не ходи, что же ты наделал!» Но она выбрала другую дорогу, и пути их никогда не пересекутся.
У него нет другого выбора. Вернуться сюда, вернуться в сейчас. И вот он уже здесь, и долг вновь тяжкой ношей лег ему на плечи.
