— Мисс Агнесс мэм!
— Хозяин вернулся, вас кличет!
— Только вы не плачьте раньше времени!
— Мы туда кружева пришьем!
Первой мыслью Агнесс было спрятаться подальше, хотя бы в закоптелую трубу, но вряд ли она выгадает от проволочек. Скорее уж злодейство дядюшки успеет вызреть и налиться ядом. Лучше сразу узнать, что он там задумал. Но в гостиной ее покинула решимость, и если бы девушки не топтались в дверях, Агнесс опрометью бросилась бы из пастората. А так пришлось ущипнуть себя, в надежде, что ужасное видение исчезнет.
Оно не спешило исчезать. Брезгливо держа его двумя пальцами, дядюшка показал ей отрез ткани, такой тоскливо-серой, словно ее сваляли из грязной паутины. Такие робы выдают узницам в работных домах, прежде чем загнать в карцер. Агнесс похолодела, как будто проглотила льдинку и та медленно таяла в желудке. Не может такого быть.
— Ты загорела, дитя мое, — издали начал пастор, но заботливый тон не сулил хорошего исхода.
И без напоминаний она знала, что пора начинать бой с бичом ее жизни — веснушками, но дядюшка намекал на кое-что пострашнее.
— А все потому, что ты не носишь капор. Наверное, тебе не с чем его надеть. Не печалься, я обо всем позаботился. Вот твое новое платье.
Племянница обреченно молчала.
— Я опасаюсь, что мисс Билберри возгордится в виду предстоящего замужества, которое значительно поправит дела ее семьи. Ты же преподашь ей урок смирения и нестяжательства.
Он протянул ей ткань, которая, в довершение всех зол, оказалась колючей. Смутно припоминалась сказка о том, как девушка шила рубашки из крапивы, и Агнесс позавидовала счастливице. У крапивы, по крайней мере, яркий цвет. А эта дерюга словно всасывала окружающие краски, оставляя вокруг лишь благочестивую серость. Вот бы мистер Хант порадовался!
— До субботы мне платье не сшить! Я же не успею.
— За чем дело стало? Попроси Сьюзен тебе помочь. Она умет кроить, и вместе вы быстро справитесь… К миссис Билберри ты пойдешь в этом платье или не пойдешь вовсе.
Сьюзен и Дженни обступили ее, как фрейлины королеву, уходящую в изгнание. «Такая молодая и так страдает!» — читалось в их взглядах, сочувственных и почтительных.
— Сходить за ножницами? — шепнула Сьюзен, когда пастор уселся в кресло и, как ни в чем не бывало, развернул «Йорк Геральд».
Агнесс медлила с ответом. До чего же она ненавидела мистера Линдена и то, как невозмутимо он шелестит журналом, как будто пошив этой власяницы был уже вопросом решенным. А потом он потребует что-то новое, и опять, и опять! Наверное, так и нужно. Это и есть воспитание, дисциплина, и дядюшка просто лепит из нее более утонченное и нравственное существо. Но почему же ей тогда так больно? Ведь не плакала же от боли глыба мрамора, когда Пигмалион высекал из нее Галатею. Разве можно так с живыми людьми?
Обидные слова уже кололи ей язык, но Агнесс, хоть и с трудом, сумела их проглотить. Да, сказать, но не сейчас. Сначала нужно кое-что о нем выведать. Неожиданно намеки мистера Ханта из оскорбительные показались заманчивыми. «Не тот, кем хочет казаться». Так кто же он наконец?
— Не надо ножниц, — ответила Агнесс, чувствуя, что искушение вонзить их в «Йорк Геральд» слишком велико. — Подождем до завтра.
2.
В домике Хэмиша было душно, а от сена, устилавшего земляной пол, нестерпимо зудело в носу. Тем не менее, Агнесс допела балладу, так ни разу и не чихнув, чем весьма порадовала старика. С благодушным видом он кивал и чесал спину о дубовый столб, к которому был прислонен его сундук.
За пением Агнесс успела как следует рассмотреть жилую комнату: столы и стулья были низенькие и трехногие, чтобы прочнее стояли на неровном полу, в буфете тускло мерцала оловянная посуда, стены украшали вырезки из «Фермерского альманаха». И, конечно же, домик был битком набит амулетами: пучки трав, разноцветный «ведьмин шар» на окне, чтобы отразить дурной глаз, надкушенная булочка, свисавшая с потолочной балки — как объяснила миссис Крэгмор, хлеб, испеченный в Страстную пятницу, весь год защищает от хворей. Да и столб у очага тоже был непростой. Хотя он казался почти черным от наслоений копоти, сверху Агнесс разглядела странный знак — не то букву «X», не то Андреевский крест.
— Что это, сэр?
— Енто, что ль? Ведьмин столб, почитай, еще прадед мой его тут поставил.
— Сюда ведьм привязывают? — содрогнулась Агнесс, ощущавшая с ними некоторое родство.
— Да их привяжешь, — Хэмиш смачно сплюнул на пол. — Оберег это, чтоб в дом не шастали. Одна беда — только на ведьм и действует. Остальные-то вредители туда-сюда шляются…
— А потом масло пропадает, — дополнила гостья.
— Всякое случается, — насторожился старый фермер. — Только чегой-то я не уразумею, куда ты клонишь.
— Я клоню в сторону нашего ректора, Джеймса Линдена.
Хэмиш уронил миску с кашей и сам едва не сверзился с сундука.
— Да что ты, дочка! Нешто ж так можно! Дядюшка твой, возлюби его Господь, все же из дворянского сословия…
— … но он не тот, кем хочет казаться, — поймав старика на слове, Агнесс не спешила его отпускать. — А какой он на самом деле? Расскажите, сэр!
Долго еще поскрипывал сундук и шуршали высохшие папоротники на полу, но видно было, что Хэмишу не терпится поведать ей одну из тех историй, которые вся родня может пересказать с любой точки отсчета и которым даже пинта пива не придает новизну. Он значительно причмокивал губами и шевелил пальцами, словно перебирая струны невидимой лиры. Агнесс изобразила восторженное ожидание.
— Раз так просишь, расскажу я тебе одну байку о твоем дядюшке, а ты уж сама решай, кто он таков. Почитай, шесть лет назад дело было, год опосля того, как твой дядюшка сан принял. Ну так вот, перебрался в наши края Том Хейкрофт со своей миссис — фермер богатый, труженик, но и гордец, каких свет не видывал. Родом-то он был с северо-запада. Мы все тогда подивились — какая ему корысть за сотню миль-то ехать? Нешто не мог себе ферму поближе подыскать? А оказалось, что за ним грешок один водился. Любил он вечерком в кабак зайти и кружку пива выпить, да если б одну! А как воротится домой, сразу на жену с кулаками кидается. Много она, болезная, от него натерпелась. Ну так вот, как-то в праздничек — кажись, Ламмас был — хватил он лишку и опять дома жену прибил, а она о ту пору брюхатой ходила. Ну и выкинула ребеночка. А тут уж соседи не стерпели. Бабу поучить — оно, конечно, дело полезное, но надо ж и меру знать. Сначала соломы ему на крыльцо насыпали, а ему хоть бы хны. Тогда они чучело сделали, в его одежу обрядили, да и сожгли у него под окнами. Мол, полюбуйся, что мы все о тебе думаем. Уезжай из нашего прихода, а то как бы и до тебя не добрались. У него как раз арендный договор на ферму истекал, а помещик наотрез отказался продлевать — поди, мол, прочь с моей земли, мне тут буянов не надобно. Вот и приехал он туда, где никто его не знал. А новый человек в приходе — он кто? Да никто! Так, пустяковина какая-то… Не в укор тебе, дочка, будет сказано…
