Или грешницу.
Матушку сажали на стул четырежды. И всякий раз — по настоянию отца.
Нет, не отца. Мистера Ханта.
Хант никогда не объяснял, за что он наказывает жену. Он считался почтенным и безупречным членом общины, и сомнений в его словах ни у кого не рождалось. Желает наказать — значит, согрешила. Да еще как-нибудь гадко. Против такого-то добродетельного человека…
Матушка сидела на позорном стуле и смотрела перед собой своим обычным, отрешенным и нежным взглядом, и, кажется, ей было совершенно все равно, что столько взоров пронзают ее, как клинки, что в ее адрес произносятся слова осуждения.
Но Ронан, сидевший рядом с отцом и теткой, задыхался от бессильного гнева и от нестерпимого, до боли, почти до головокружения, зуда под перчатками. Всякий раз, когда от волнения у него выступала испарина, руки начинали невыносимо чесаться, но он стискивал зубы и терпел. Однажды тетушка Джин, заметив, как он ерзает, шепотом предложила ему тоже присесть на стул и попросить прощение за грех своего рождения. Может, тогда Господь омоет его руки живительной водой, и сотрет с них дьявольскую отметину, сделает его похожим на других детей. Но Ронан не стал ничего просить, лишь возненавидел их все еще сильнее. Отца и тетку, священника и паству, само здание церкви и особенно этот проклятый стул…
Ронану было одиннадцать лет, когда он принял решение его сжечь. Если получится, то и церковь. Но для начала стул.
Он украл масло, которым заправляли лампы. И щепу. И две спички вместо огнива — ему понравилось, что новомодные спички называют «Люциферами».
Он пробрался в церковь ночью, полил стул маслом, разложил под ним костерок, очень старательно чиркнул спичкой об пол — и она сразу вспыхнула. И огонек занялся так весело…
Ронан вообще-то ожидал, что Бог его покарает. Пошлет молнию, рой саранчи или что-нибудь в этом роде. Но ему было все равно: он готов был навлечь на себя кару Божью, лишь бы не видеть больше никогда, как они мучают матушку…
Однако ничего не случилось. Казалось, Бог был на его стороне: спичка загорелась сразу, щепки легко занялись, и стул вспыхнул так, что пламя осветило всю церковь. Ее строгие белые стены без единой картины или даже распятия впервые показались Ронану красивыми. Он стоял и смотрел.
Когда отсветы пламени, плескавшиеся в окнах, привлекли внимание, и прихожане сбежались в свой храм, он так и стоял возле горящего стула… Поскольку Ронан был сыном мистера Ханта, никто не посмел его тронуть. А еще они говорили, что глаза у него были жуткие. Черные, будто без белка, как у демона.
Конечно, как только прибежал мистер Хант, наваждение кончилось: он ударил сына тростью прямо в церкви, сбил с ног, выволок во двор, где продолжил избиение, потом потащил домой и там добавил. И вообще, наверное, убил бы, если бы тетушка Джин не выступила в роли ангела, перехватившего занесенную руку Авраама. Правда, ангел вряд ли припугнул Авраама ссылкой в Австралию за детоубийство. По крайней мере, Библия об этом умалчивает.
Но Ронан даже боли-то толком не чувствовал, так был потрясен своим поступком.
И своей победой. Ведь он победил. Больше матушку на позорный стул не сажали: ни в той церкви, ни в какой другой.
— Такая вот история, Нест. Что, убедилась в моей правоте?
— Лишь в том, что ты хороший сын, — отозвалась Нест.
Она вновь уселась на овчину рядом с Мэри и тщательно вычищала ей грязь из-под ногтей, что, на взгляд Ронана, было процедурой запредельно бесполезной. Вряд ли матушка так уверует в чистоплотность, что перестанет требовать сырое мясо. А после каждого обеда руки ее по локоть бывали в крови и кроличьем пухе. Хорошо, что Нест стучала камнем по стене пещеры, прежде чем войти. Удавалось сполоснуть Мэри лицо и руки.
— Ты совсем меня не боишься? — уточнил Ронан.
— Боюсь, конечно. Поэтому к Холлоустэпу я тебя не пущу. Вдруг ты и ему что-нибудь подожжешь.
— Не что-нибудь, а лавку.
— Он над лавкой квартирует.
— Какой неудачный выбор жилья.
— И там другие лавки через стену.
— Их владельцам следовало лучше присматриваться к соседям.
— Нет, Ронан, — устало сказала Нест. — Я не позволю тебе сжечь лавку Холлоустэпа.
— А что тогда? — Ронан был озадачен. — Сарай? Можно сарай?
— Нет, нет и еще раз нет! Я знаю, к кому обратиться за помощью. Лучше скажи мне…
Нест почему-то зарделась, и Ронан, озадаченный, взял ее за руку, и еще сильнее удивился, когда Нест вырвалась. С чего это она?
— А вдруг мы с тобой тоже совершили блудодейство, и у меня будет ребенок, как у Милли? Мы с тобой могли его как-нибудь нацеловать?
— Че-ерт, — протянул он. — Ну ты даешь, Нест!
Иногда Ронан позволял себе мечтать.
Вернее, позволял мечтам сформироваться перед его внутренним взором. Он не выстраивал для себя желанную картину — она являлась сама собой, иной раз удивляя его какими-то неожиданными деталями. В его мечтах присутствовало море. А ведь, вроде бы, не за что ему море любить, у моря матушка сошла с ума, но… Море жило в его мечтах. Запах, шум, перешептывание волн, надрывные крики чаек. Странно: в тот день он, казалось, и не заметил моря, думая только о матушке. Но море затопило его сны.
В его мечтах присутствовала Нест. Они жили вместе. У моря. И матушка с ними, конечно. Дни напролет гуляла вдоль берега, собирала ракушки, приносила их домой, пересыпала из руки в руку. Не заходилась криком, не разрывала одежду, не разгуливала потом по пещере с тем спокойным детским бесстыдством, о котором Ронан не знал, что думать, пока наконец не позволил себе к нему привыкнуть. Была спокойна и счастлива.
И Нест тоже была счастлива. Она бежала ему навстречу, когда он возвращался с уловом. Он так и видел ее лицо в темных веснушках, обрамленное выгоревшими на солнце прядями. И как она распахивает объятия ему навстречу, никого не стесняясь… А кого стесняться? Нет там ни мистера Ханта, ни ее дяди-самодура. На том пустынном берегу, где стоял дом его мечты, были лишь они трое — и чайки. И никто им не нужен. Им хорошо там втроем.
Конечно, он понимал, что такая барышня, как Нест, никогда не станет его… кем? Женой? Ронан не представлял себе, как он с кем-то венчается… Он так ненавидел все эти обряды… Его женщиной? В общем, понятно, что Нест не уедет с ним и не станет жить в хижине на морском берегу. И понятно, что он ничего такого с ней не сделает.
— Уж будь спокойна, дети берутся не от поцелуев, — ответил он, искоса поглядывая на матушку, но она давно уже не улавливала смысл их разговоров.
— А откуда?
— Не знаю, могу ли я тебе рассказать. Наверное, нет, — честно признался Ронан. — Девушкам про такое вообще не рассказывают до свадьбы, чтобы им не расхотелось выходить замуж. А потом уж все, деваться-то некуда. Но ты не бойся, Нест, я тебя так не обижу.
