Дядюшка привел Агнесс к развалинам старой церкви при аббатстве. Странное место для прогулок. Тут и при солнечном свете неприветливо, и соловьи не поют. Стояла звенящая тишина, только листья шелестели под слабым ветерком и шуршала трава под шагами. Мистер Линден нес небольшой саквояж. Усадив Агнесс на обломок стены, мистер Линден достал пороховницу, принялся неторопливо сыпать из нее что-то белое, мелкое, чуть посверкивающее в лунном свете — неужели соль? — вычерчивая круг и обводя им плиту и Агнесс с вышиванием в руках.
При лунном свете шелковые нити поблекли, не разглядишь, какую выбирать, а поскольку вышивать было невозможно, Агнесс уделила все свое внимание действиям пастора.
— Что вы делаете, сэр?
— Разве ты не видишь? Рисую круг из соли, — не поднимая головы, сказал он.
— Вижу. А зачем?
— Я же не спрашиваю зачем ты мастеришь блокноты из раковин.
— Зато вы говорите, что это дурацкое и совершенно бесполезное занятие.
Закончив с кругом, пастор забормотал что-то себе под нос.
— Что вы такое бормочете? — прислушалась племянница. — Какие-то стихи?
— Да. На арамейском.
— Тогда говорите погромче. Хочу послушать, как он звучит.
— Тебе будет скучно.
— Нет, не будет.
— Агнесс, я бы предпочел, чтобы ты помолчала, потому что тут очень просто сбиться…
Помимо круга он нарисовал на земле несколько странных символов. Рисовать солью — это ж уметь надо… Но пастор умел. Явно не в первый раз занимался такими странными вещами. Ну и хобби! А еще про ее рукоделие гадости говорит. Пусть только попробует еще раз высмеять ее цветы из перьев или пейзажи из сушеных водорослей. Она ему сразу припомнит.
Дочертив последний знак, похожий на раздавленного паука, пастор посмотрел на Агнесс:
— Начинай вышивать.
— Тут плохо видно.
— Значит, делай вид. Сиди на месте, не вставай, не выходи за границы круга. И ничего не бойся. Поняла?
— Поняла, сэр, — сказала Агнесс, хотя на самом деле вовсе ничего не понимала.
— И пой.
— Что петь?
— Что угодно. Про любовь, про муку и разлуку. Ничего осмысленного я от тебя не жду.
Агнесс тоненьким голоском затянула французский романс, и мистер Линден демонстративно поморщился, но спорить с выбором песни не стал. Просто ушел.
Агнесс осталась одна, тыча иголкой куда-то в центр пяльцев и старательно грассируя при пении: мадам Деверо похвалила бы ее произношение. Некоторое время ничего не происходило. Сухо шуршали дубы, луна то вползала под ветошь облаков, то вновь освещала зазубренную, поросшую травой стену церкви. Над полукруглыми арками дверей разбегались узоры из грубо вытесанных цветов и клинышков, и каждую дверь с двух сторон сторожили ангелы со стертыми лицами. Обрамленный такой рамой, любой пейзаж смотрелся зловеще.
Агнесс закончила один романс, начала другой, успела соскучиться, да и камень, на котором она сидела, казался ей все более жестким… Как вдруг — словно из подземелья сырым холодом повеяло. Агнесс обернулась.
За соляной чертой стоял незнакомый мужчина. Судя по прическе и одеянию — гость из норманских времен, в кольчуге и плаще чуть ниже колен, когда-то голубом, теперь мутно-сером, как и доспехи. Умер сей господин совсем не старым, а при жизни был мужчиной видным, и явно любителем посмеяться и покуролесить: о первом можно было судить по улыбчивому лицу и игривому блеску в правом глазу, о втором — по двум шрамам на лице и кинжалу, торчащему из левой глазницы. Впрочем, на Агнесс он смотрел доброжелательно, и она решила, что бояться ей совершенно нечего.
— Вы привидение, сэр? — уточнила она, опасаясь еще одной промашки.
Призрак утробно захохотал. Его добродушие приободрило девушку, и она тоже хихикнула. В такой компании приятнее дожидаться дядюшку, где бы он там ни бродил. Не так скучно.
— Может, вам чем-нибудь помочь?
Рыцарь заговорил на непонятном языке, который Агнесс, после вдумчивого анализа, сочла старофранцузским. Знакомые слова тоже облеклись в доспехи, через которые трудно было распознать их форму. То, что призрак звал ее подойти поближе, она поняла сразу. Тем более, что его речь сопровождалась призывными жестами. Но вот что именно он предлагал ей сделать, Агнесс никак не могла взять в толк.
— Мсье, сейчас я подойду поближе, и вы мне все это повторите, только, прошу, помедленнее, — очень внятно проговорила она, и призрак радостно зазвенел кольчугой.
Но едва ее туфельки коснулись соляных знаков на траве, как послышался окрик:
— Не двигайся с места!
Агнесс и ее собеседник обернулись почти одновременно и столь же единодушно вскрикнули — кто в испуге, кто раздосадованно.
К ним шел мистер Линден, и таким разгневанным племянница его еще не видела. Не взбешенным, а именно сосредоточенно разгневанным, как перед битвой, и уже готовым нанести удар. По траве за ним волочился кнут, длинный, и гибкий, и послушный ему, как ручная змея.
— Доброй ночи, сэр Илберт, — заговорил дядюшка, тоже по-французски.
Он был весь соткан из подвижной тьмы, и лишь его пасторский галстук холодно белел, напоминая, что он человек и на чьей он стороне. Но человек ли? Впервые Агнесс задумалась, что, возможно, он ближе к тому, кого явился усмирять, чем к ней и к своим прихожанам. Как и тогда, во время проповеди, вокруг него плескались волны магии, но на этот раз они чуть не сбили девушку с ног. Она забралась обратно на камень и потянулась к прядям, выбившимся из пучка, но ойкнула. В пальцы как иголки вонзились! Неужели от шпилек? Да что же здесь творится?
Но голос дяди, звучавший так же насмешливо, как обычно, отчасти успокоил ее.
— Я-то ожидал вас у подземной часовни, но вы, как я погляжу, решили изменить место нашего рандеву?
— Как смеешь ты, чернорясый, оскорблять владыку здешних земель? — возмутился призрак. — Я пошлю гонца епископу, и тебя расстригут!
Мистер Лиден еще крепче стиснул рукоятку кнута.
— Сомневаюсь, что его преосвященство пойдет на поводу у того, кто бродит по лугам порою вечернею и пугает крестьянок.
— Се мои холопки, и я в них волен! Уделом сим наделил меня государь!
— Все те привилегии, которые пожаловал вам Вильгельм Завоеватель, уже семь веков, как истекли.
Заметно было, что пастор устал повторять очевидное, но призрак отреагировал на его замечание так бурно, как будто услышал впервые.
— Да чтоб у тебя срамной уд отсох! — пожелал он.
Дар речи вернулся к пастору не сразу, и его растерянность отчасти успокоила Агнесс. Все-таки он джентльмен, а, значит, человек. Англичанин. Один из нас.
От сердца сразу отлегло.
