— Да, и если завладеть ею, их можно принудить к супружеству. Из селки получаются хорошие жены и заботливые матери, а детей, родивших от такого союза, можно отличить по перепонкам между пальцами. Но если селки найдет свою шкуру, она принимает звериный облик и возвращается в море, обрывая все связи с миром людей.
— Я держал ее шкуру в своих руках… если бы я тогда… — забормотал Ронан, опускаясь на пол рядом с каменным драконом и комкая стебли наперстянки.
Нагнувшись, мистер Линден похлопал его по плечу.
— Не отчаивайся, ты успеешь найти свою матушку. Обратись к Третьей дороге, попроси, чтобы она привела тебя к ней.
— Что это за дорога, сэр? — спросила Агнесс, поглаживая Ронана по другому плечу.
— Жил да был в Шотландии один бард, Томас Рифмач, прозванный «Честным» потому что за всю жизнь он не произнес ни одного лживого слова. Посему у нас нет причин не верить этому джентльмену. Как-то раз, когда он отдыхал на Эйлдонском холме, к нему подъехала дама в зеленых шелках и парче, а с уздечки ее белоснежного скакуна свисали серебряные колокольчики, пятьдесят и еще девять. Столь прекрасна была та дама, что Томас преклонил перед ней колени, как перед Богородицей. Но то была Королева Фейри, и она поведала ему о трех дорогах.
Ты видишь узкий трудный путь
Меж терний в глубине лесной?
Путь Добродетельных. Его
Пройти не многим суждено.
А видишь ли обманный путь
Меж лилий, что цветут в лесах?
Тропа Неправедных. Не верь,
Что это путь на Небеса.
А видишь ли чудесный путь
Меж папоротников в холмы?
Тропа в Эльфийские Края,
Где в эту ночь должны быть мы.
[6]
— Фейри — это и есть «они»? — поняла наконец Агнесс.
— Да, хотя мне больше по душе название «сокрытый народ». В те дни, когда мир еще был молод и видел прекрасные сны, фейри не нужно было таиться, но люди вытеснили их с зеленых лугов, срубили их леса и перегородили плотинами их реки. Фейри могущественны, но при этом очень уязвимы. Многих из них страшит холодное железо, а его становится все больше и больше. Одни погибли, другие скрылись от людей, прибегнув к помощи гламора — волшебных чар, которые могут изменять очертания мира, делать его прекраснее, чем он есть на самом деле, или напротив — притушить сияние красоты, сделать ее недоступной для глаз смертных… Или просто позволяют им оставаться невидимыми. Это как мимикрия у животных.
Ронан поднял голову.
— Откуда вы все это знаете? — всхлипнул он.
— А ты не догадываешься?
— Вы тоже полукровка. Фейри была ваша мать?
— Нет, мой отец. Он позвал ее к себе, и она ушла с ним, потому что любила его больше всех земных богатств.
— Наверное, он тоже ее любил. Хотел бы я иметь такого отца.
Его зрачки растеклись, заливая глаза чернотой, и он бросился вон из кабинета, как злой, усталый, напуганный зверь, чья клетка только что распахнулась. Лестница заскрипела от его бешеного топота.
— Ронан, подожди меня! — крикнула Агнесс, бросаясь вслед за ним, но ее запястье словно холодные тиски сдавили.
Агнесс безнадежно оглянулась на дядю — и ужаснулась его взгляду. Снова в глазах преподобного Линдена кружилась вьюга, а лицо его сияло хрустальной, нечеловеческой красотой, а острые линии казались высеченными из льда.
— Ответь мне только на один вопрос. Если бы он был обычным человеком и ему была бы уготована обычная жизнь, если бы в нем не было ни крупицы волшебства, ты все равно полюбила бы его?
— Будь он обычным человеком, я полюбила бы его еще сильнее. Его дорога страшит меня. Я не знаю, что там в конце.
— Там нет ничего. Морские фейри обращаются в пену, и ее разносят по морю ветра.
— Ни греха, ни спасения, — вспомнила Агнесс.
— Да. И ты все равно уходишь?
— Все равно.
Холодная рука разжалась и упала.
Лицо Джеймса Линдена сделалось обычным, разве что очень бледным.
И глаза… В глазах не было снежной бури. Только усталость и боль.
Почему ему больно? Если бы Агнесс могла задержаться хоть на миг и подумать, спросить, если бы она могла, но ей надо было бежать, ей надо было спешить вслед за Ронаном, идти за ним туда, куда он захочет пойти. Все ее мысли были о Ронане, и она только вздрогнула, когда услышала безжизненный голос дяди:
— Тогда уходи. Я отрекаюсь от тебя, Агнесс Тревельян, я никогда не приму тебя обратно. Даже если Третья Дорога отвергнет тебя и ты останешься без крова и без друзей, назад можешь не возвращаться. Я, знаешь ли, слишком горд, чтобы предлагать что-либо дважды.
Что она могла сказать ему? «Простите, мне очень жаль, я не хотела разочаровывать вас?» Да и нужно ли что-то теперь говорить?
Все кончено.
У нее одна дорога — к Ронану.
Третья дорога.
Агнесс шагнула за дверь…
Глава Тринадцатая
1.
Ронан буквально вылетел из кабинета пастора. В нем бушевали чувства, которые и прежде ему случалось ощущать, но редко когда — с такой силой, и уж точно — не все вместе… Недоумение и отчаяние. Обида. Ярость. Злость. Хотелось вцепиться в кого-то своими жуткими кривыми ногтями-когтями, рвать на части чужую плоть, хотелось кусать, попробовать на вкус кровь, горячую кровь, человеческую кровь, хотелось кричать, бежать, плыть…
Плыть! Ему хотелось плыть!
Он метался по дому в поисках выхода, выхода, выхода, но не находил…
Откуда-то издалека доносился голос Агнесс, но сейчас ее зов не достигал его сердца: он слышал иной зов, более сильный, более желанный. Зов далеких родичей, зов моря, зов Третьей Дороги. Он и раньше слышал, но не понимал. Теперь — понял. И бежал, бежал навстречу…
Он был в состоянии пробить стену, лишь бы вырваться из человеческого жилья, но к счастью для себя — влетел в какую-то комнату, в которой было окно. Из окна он выпрыгнул с легкостью, которой прежде за собой не знал. И побежал. Побежал в лес. К пещере, служившей им с матерью приютом. К реке, служившей источником воды и еды. Туда, где он сильнее всего слышал зов Третьей Дороги.
В пещере он долго рыдал, рухнув на лежанку, еще хранившую запах Мэри. Потом вышел, пошатываясь, упал на колени на тропинке, поднял залитое слезами лицо к переплетению ветвей над головой, и взмолился без слов Третьей Дороге. Взмолился об истинном пути. Для людей он навсегда останется чужим. Так пусть его примут свои. И пусть они отведут его к матери. Он будет сражаться за нее, как зверь. Он не хочет человеческого в себе. Он отвергает человеческое. Он — роан. Нет, он — селки! И сегодня он попробует человеческой крови.
