Руки его не слушаются, пуля застревает, и он пытается загнать ее поглубже, ковыряя в стволе шомполом.
— Омыл я тебя водою и смыл с тебя кровь твою и помазал тебя елеем.
Пуля проскользнула, на очереди пыж из пеньки. Мистер Хант вставляет его теми же механическими движениями, не забывая бормотать:
— И нарядил тебя в наряды, и положил на руки твои запястья и на шею твою ожерелье.
Поставив курок на полувзвод, он открывает полку затвора и засыпает в нее порох, тоже на глаз.
— Но ты понадеялась на красоту твою, и, пользуясь славою твоею, стала блудить и расточала блудодейство твое на всякого мимоходящего, отдаваясь ему.
Не обращая ни малейшего внимание на его манипуляции с ружьем, Мэри смотрит на сундук под его сапогом. Она уже знает, что внутри, и нетерпеливо подрагивает, как ребенок в Сочельник. Мистер Хант поддевает ногой крышку.
— Бог мне свидетель, Мэри, я хотел тебя спасти, — доходчиво объясняет он жене, — но ты воспротивилась всем моим стараниям. И твой сын — я уверен, что он зачат не от меня. Я думал, что взял тебя невинной, но ты отдалась кому-то из вашего племени, и поэтому мальчишка уродился в твоего любовника. Чужие черты, чужие повадки. Мне не следовало давать тебе тот шанс, но теперь все изменится. Я спасу своих ближних от таких, как ты, и да простятся мне мои грехи.
С гримасой отвращения, словно прикасается к падали, он вытаскивает шкуру и бросает в ее подставленные руки. Раздается щелчок. На Мэри нацелена круглая черная пасть, в глубине которой засела погибель.
— Одевайся, Мэри, — мистер Хант тоже в нетерпении, он взмахивает ружьем, подгоняя жену. — Хватит морочить мне голову, покажи, наконец, свой истинный облик.
Животное в ней вцепляется в шкуру и хочет натянуть ее поскорее, даже ценой жизни.
Но она ведь разумное существо, напоминает себе Мэри. И разум приказывает ей повременить.
3.
Агнесс не видела светящейся тропинки. Не видела фей с крыльями бабочек. Не видела даже остроухого мальчишку в одежде из листьев, который спрыгнул на нижнюю ветку, чтобы сорвать с нее шляпку. Ей показалось — шляпку сорвало веткой. Ведь ветки хлестали и рвали ее платье, листья оставляли зеленые полосы на ткани. Перед Ронаном ветви словно бы расступались — и смыкались, чтобы хлестнуть ее, бегущую за ним на расстоянии всего-то в полшага.
А потом они выбежали на берег моря.
Агнесс не поняла, как это возможно, они бежали-то совсем недолго и все время через лес, но вот он — берег моря, и плеск волн, и тревожные крики чаек.
И Мэри, прижимающая к себе блестящую коричневую шкуру.
И Джон Хант, направивший на Мэри ружье.
Ронан рванулся вперед — Агнесс пришлось выпустить его руку.
С рычанием бросился он на Ханта — тот начал поворачиваться вместе с ружьем, но просто не успел, с такой нечеловеческой скоростью и силой пролетел Ронан по воздуху и врезался в человека, которого столько лет считал своим отцом, столько лет боялся и ненавидел. Они упали на песок и сцепившись покатились в прибой, скрылись под водой… Вынырнули, сцепившись не на жизнь, а на смерть, и снова рухнули в воду, и снова вынырнули, и Джон Хант взмахнул непонятно откуда взявшимся у него железным гвоздем — не обычным, а длинным и страшным — и обрушил его на голову Ронана. Брызнула кровь, Ронан упал в воду, а Хант снова его ударил…
Агнесс не кричала. Она упала на колени, зажимая ладонями рот.
Закричала Мэри. И шкура, в которую Мэри куталась, вдруг потекла, растеклась по ее коже, прирастая. Миг — и Мэри не стало, а на месте ее бился на песке огромный тюлень. С удивительной для тяжелого тела резвостью тюлень достиг воды, нырнул, вынырнул рядом с Хантом. Распахнулась пасть, полная острейших зубов, сомкнулась на запястье руки, сжимавшей железный костыль, раздался хруст и дикий вой Ханта.
Этот влажный хруст, этот крик запредельной боли Агнесс не забудет никогда.
И выплеск крови.
Агнесс зажмурилась.
Наверное, она бы упала в обморок, если бы могла себе это позволить. Но она не могла: Ронан был ранен, Ронан мог утонуть! Она должна его вытащить.
Агнесс поднялась, но ноги плохо повиновались ей. И все же она доковыляла до моря — как раз в тот момент, когда вся область прибоя вдруг оказалась заполненной гладкими, блестящими телами тюленей. И откуда их появилось — так много? Все они были огромные — как Мэри. И различить среди них Мэри не представлялось возможным. И все они вскрикивали, голоса их напоминали сразу и лай, и стоны, но в них звучало торжество, а Джон Хант все еще кричал, кричал, всякий раз, всплывая, он принимался кричать, а вокруг него вода сделалась красной, и тюлени, толкаясь, бросались на него… Они ели его живьем.
«Я должна вытащить Ронана», — только эта мысль оставалась у Агнесс. Одна-единственная мысль, заставлявшая ее двигаться.
Она шагнула в воду. Шаг, еще шаг…
Тюлени. Близко. Глаза у них прекрасные. Как у Мэри. Как у Ронана. Но они разевают свои пасти — и какие же там жуткие зубы… Но она не имеет права бояться. Она должна спасти Ронана.
…Ронан вынырнул сам. Вышел на берег, шатаясь. По лицу его стекала кровь и вода. Колени у него подкосились и он упал. В объятия Агнесс, которая сама не поняла, как успела подбежать к нему.
Ронан был в полуобморочном состоянии. Не отзывался на ее голос. На голове у него было несколько ран, причем одна — на виске — выглядела совсем скверно.
Агнесс оторвала полосу ткани от своей нижней юбки и замотала его голову, но кровь мгновенно пропитала ткань, и подол ее платья, на котором Ронан лежал, и ее рукава — ведь она его обнимала.
— Не умирай. Ты только не умирай, ладно? Теперь вы свободны и все будет хорошо. Сейчас не время умирать, — говорила ему Агнесс.
Но она не верила, что он может выжить. Слишком бледен он был, слишком слабо дышал, и сердце под ее ладонями билось едва-едва, и губы сделались почти голубыми.
Джон Хант ранил своего сына холодным железом. Такие раны фейри исцеляют с трудом, если вообще исцеляют.
Какой-то тюлень выбрался на берег и подполз к Агнесс и Ронану.
Сейчас она уже не боялась тюленей.
Вернее, селки.
Это были селки.
Мистер Линден ведь все объяснил. Роаны — добрые. Селки — злые.
Но даже если они начнут жрать ее, как Ханта, чей крик уже, к счастью, прервался… Даже если этот селки бросится на нее — Агнесс не разожмет объятий. Пусть уж все кончится для них обоих прямо здесь, на этом берегу. Агнесс склонила голову и прижалась щекой ко лбу Ронана, к мокрой от крови повязке. «О, здесь себе найду покой, навеки нерушимый; стряхну я иго несчастливых звезд с моей усталой плоти! — Ну, взгляните — в последний раз, глаза мои! Вы, руки, в последний раз объятия раскройте! А вы, мои уста, врата дыханья, — священным поцелуем закрепите союз бессрочный со скупою смертью…»
