По крайней мере, мальчишку он мог прогнать из каюты, и тот слушался. Вряд ли этот прием сработает с Элис, но Седрик все-таки решил попробовать.
— Просто уйди, Элис. Когда я буду готов к общению, то выйду сам.
Вместо этого женщина прошлась по каюте и уселась на сундук.
— Мне кажется, тебе не стоит столько времени проводить в одиночестве, ведь мы так до сих пор и не поняли, из-за чего ты так заболел.
Пальцы ее рук сплелись на колене, словно клубок змей. Седрик отвел взгляд.
— Карсон говорит, что я отравился какой-то едой. Или питьем.
— Звучит разумно, вот только мы все ели и пили то же самое, что и ты, а кроме тебя никто не пострадал.
Был один напиток, который она не пробовала. Седрик отмел эту мысль.
«Не думай ни о чем, что может обличить твою вину или вернуть те, чужие мысли в твое сознание».
Элис он не ответил. Она уставилась на свои руки.
— Прости, что втянула тебя в это, Седрик, — начала она, с трудом выдавливая из себя слова. — Прости, что в тот день кинулась помогать драконам, не послушав тебя. Ты мой друг и был мне другом много лет. И вот теперь ты болен, а поблизости нет ни одного настоящего врача.
Она на миг умолкла, явно пытаясь сдержать слезы. Странно, как мало его это волновало. Наверное, если бы она знала, какая опасность угрожает ему на самом деле, и ее это тревожило, он бы с большим сочувствием следил за ее борьбой с чувством вины.
— Я говорила с Лефтрином, и он считает, что еще не поздно. Он говорит, хоть мы и зашли довольно далеко вверх по реке, Карсон еще может взять одну из лодок и благополучно доставить нас обратно в Кассарик до наступления осени. Будет нелегко, и ночевать придется под открытым небом. Но я его убедила.
Элис умолкла, задохнувшись от нахлынувших чувств, а затем продолжила таким сдавленным голосом, что слова едва ли не скрипели на зубах.
— Если хочешь, чтобы мы вернулись, я все устрою, — заверила она. — Мы отправимся сегодня же, только скажи.
Только скажи?
Теперь уже слишком поздно. Слишком поздно было даже в то утро, когда он сам настаивал на возвращении, хотя тогда он этого еще не понимал.
— Слишком поздно.
Седрик не сознавал, что прошептал эти слова вслух, пока не заметил, как изменилась в лице Элис.
— Са милостивая! Седрик, неужели ты настолько болен?
— Нет, — поспешно оборвал он ее.
Он действительно понятия не имел, насколько он болен и вообще уместно ли здесь слово «болен».
— Нет, ничего подобного, Элис. Я имел в виду, что уже слишком поздно возвращаться в Кассарик на лодке. Дэвви постоянно твердит, что скоро пойдут осенние дожди, и когда они начнутся, наш путь вверх по реке сделается еще труднее. Может, тогда капитан Лефтрин осознает, насколько глупа вся эта затея, и развернет баркас. В любом случае, я бы не хотел во время ливня оказаться в маленькой лодочке посреди бурной реки. Неподходящее время для загородных прогулок, на мой вкус.
Ему почти удалось вернуть себе обычный тон и голос. Может, если он сумеет вести себя, как прежде, она уйдет?
— А теперь, если не возражаешь, я очень устал, — резко сообщил Седрик.
Элис поднялась. Она выглядела поразительно непривлекательной в брюках, которые лишь подчеркивали женственный изгиб бедра. На ее блузе стали заметны следы безжалостной носки. Бесспорно, она стирала одежду, но здешняя вода превратила белоснежную ткань в серую. Солнце тоже сыграло свою роль, и рыжие волосы Элис, выбивающиеся из-под шпилек, выгорели до морковно-оранжевого оттенка, а веснушки только потемнели. Элис никогда не считалась красавицей по меркам Удачного. Еще немного солнца и воды — и еще вопрос, захочет ли Гест вообще принять ее обратно. Одно дело — неприметная жена-мышка, и совсем другое — такое вот пугало. Интересно, Элис приходило в голову, что по возвращении Гест может не пустить ее в дом. Скорее всего, нет. Ее воспитывали в твердой уверенности, что жизнь устроена определенным образом, и даже когда все свидетельства говорили об обратном, Элис ничего не замечала. Она ни разу не заподозрила, что Седрик с Гестом не просто близкие друзья. Сам он по-прежнему оставался для нее другом детства, бывшим секретарем ее мужа и ее временным помощником. Она настолько твердо верила, будто мир определяется ее правилами, что не замечала происходящего под самым ее носом.
Так что сейчас Элис только ласково улыбнулась ему.
— Отдыхай, милый друг, — пожелала она, тихонько прикрыв за собой дверь и оставив его в темноте, наедине со своими мыслями.
Седрик отвернулся лицом к стене. Его загривок зачесался. Он яростно поскребся, ощущая под ногтями пересохшую кожу. Что ж, пострадала не только внешность Элис. Его кожа теперь сухая, а волосы жесткие, словно конский хвост.
Ему хотелось бы свалить всю вину на Элис. Но он не мог. С тех пор, как Гест прогнал его, заставив ее сопровождать, Седрик старался хвататься за любую возможность, предоставленную ему этим походом. Именно он строил замыслы, чтобы не упустить ни одного кусочка драконьей плоти, чешуйки, капли крови. Он так тщательно обдумал, как сохранить добытое. Бегасти Коред будет ждать от него вестей, предвкушая, как сколотит целое состояние, когда доставит запретный товар герцогу Калсиды.
Порой, грезя наяву, Седрик возвращался в Удачный с добычей, и Гест помогал ему добиться наилучших цен. В этих мечтах они вместе распродавали товар и никогда уже не возвращались домой. Разбогатев, они оставались жить в Калсиде, Джамелии или на Пиратских островах, а то и еще дальше, на почти мифических островах Пряностей. А иногда Седрик представлял, как держит свое новообретенное состояние в тайне от всех, а сам тем временем выстраивает в каком-нибудь отдаленном месте роскошное убежище. А потом они с Гестом наймут корабль и ночью, скрытно, отплывут к новой жизни вместе, свободной от лжи и притворства.
Но в последнее время мечты Седрика изменились. Они сделались горькими, но в то же время не лишенными сладостного привкуса. Он представлял, как вернется в Удачный и обнаружит, что Гест нашел ему замену в лице этого мерзавца Реддинга. И тогда, воображал он, он отправится со своими богатствами в Калсиду, где и останется навсегда, и только потом откроет бывшему возлюбленному, что тот мог бы иметь, если бы ценил Седрика больше, если бы его чувства были искренними.
Теперь эти грезы казались глупыми и пустыми — какими-то подростковыми фантазиями. Седрик натянул на плечи кусачее шерстяное одеяло и зажмурился покрепче.
— Возможно, я уже никогда не вернусь в Удачный, — произнес он вслух, вынуждая себя посмотреть правде в глаза. — А если даже вернусь, то могу уже никогда не избавиться от безумия.
На какой-то миг он перестал цепляться за себя как за Седрика. И вот уже она бредет по брюхо в холодной воде, борясь с течением. У нее на животе смоляные заплатки, которые нанес на раны Лефтрин. Седрик ощущал, как она слепо тянется к его сознанию, умоляя об утешении и дружбе. Он ничего не хотел ей давать, но никогда и не был жестокосердным. И когда она с мольбой вторглась в его разум, он вынужден был откликнуться.
