Теперь же его молчание слишком уж затянулось. Элис смотрела на него, и в ее глазах горело болезненное и неохотное торжество.
— Седрик, — снова окликнула его она.
— А, этот медальон.
Ложь, ему срочно нужна ложь. Какое-то оправдание, какая-то причина владеть подобной безделушкой.
— На самом деле он мой. Это мой медальон.
Слова вырвались так легко. И повисли в тишине комнаты, несомненные и необратимые. Все вокруг замерло. Седрик не смотрел на Элис. Если она и продолжала дышать, он этого не слышал. Но сам он дышит? Медленно, неглубоко. Можно ли отменить мгновение? Седрик желал, чтобы его не было, старался вернуть все обратно своей неподвижностью.
Но Элис заговорила, обращая в реальность то, что он произнес секунду назад, самыми ненавистными словами на свете.
— Седрик, — пролепетала она, — я не понимаю…
— Разумеется, — ответил он легко, даже бойко, как будто это признание ничего не значило для него. — Мало кто понимает. И в последнее время, должен признаться, я и сам едва понимаю. Гест? Гест и «Навсегда» в одном медальоне? Какое нелепое сочетание.
Он засмеялся, но смех рассыпался острыми осколками. Движимый непонятно чем, Седрик сунул руку в сверток, служивший ему подушкой, и вытащил медальон.
— Вот. Можешь взять себе, если хочешь. Подарок скорее от меня, чем от Геста.
— Так ты… я не понимаю, Седрик. Ты его заказал? Заказал, чтобы отдать мне? Но Гест не мог об этом не знать. Он же позировал для портрета. Должен был, раз портрет настолько похож!
Юноша решительно щелкнул замком и открыл медальон. Гест уставился на них обоих, язвительно радуясь той путанице, в которую превратил их жизни, и многолетней дружбе, пошедшей прахом от одного его прикосновения.
— О, да, он позировал, — признал Седрик, глядя Гесту в глаза. — Я заказал этот портрет Роллею. Это обошлось весьма дорого, а Роллея вполне оправданно оскорбило то, с каким презрением Гест отнесся к сеансам и к законченному портрету. Договаривались, что он придет шесть раз, по вечерам, после заката, во вполне укромное место. Но явился он лишь дважды. Роллей хотел показать ему миниатюру, прежде чем вставлять в медальон. Гест даже не пожелал взглянуть и поблагодарить художника за прекрасную работу. Все делал я. И если Роллей не был любезен, что ж, я не могу его винить. Гест держался с ним так высокомерно и желчно. И еще заявил художнику, что тому лучше не распространяться ни о позировании, ни о портрете, если он не желает неприятностей.
По ходу своей речи Седрик время от времени поглядывал на Элис. Она сидела рядом, веснушчатая и некрасивая, буйные рыжие волосы оставлены на их собственное усмотрение. Пряди выбились из-под вколотых шпилек и завились кольцами вокруг обветренных щек и лба. Одежда чистая, но поношенная. Блузка начала обтрепываться по швам. Она выглядела примерно так же, как прежде, когда Гест женился на ней: дочь старинной, но обедневшей удачнинской семьи среднего класса. А в глазах Элис читалось только недоумение, без малейшей искры подозрения, о чем он ей толкует.
— Я не понимаю, зачем бы тебе платить за его портрет, Седрик, не говоря уже о миниатюре для медальона. Если ты хотел подарить…
— Элис, как ты можешь оставаться такой наивной в твои-то годы? Позволь, я скажу прямо. Я люблю твоего мужа. Я любил его долгие годы, еще до того, как он решил жениться, чтобы выглядеть благопристойно. Теперь тебе ясно?
Элис начала понимать. Алая краска постепенно заливала ее лицо, а глаза округлялись от потрясения и ужаса. Седрик не стал дожидаться неизбежных расспросов.
— Да. Мы любовники. Когда мы ездили за море, когда бывали в других странах, даже у вас дома после того, как ты засыпала, мы делили с ним постель. Для меня никогда не существовало никого другого. Только Гест. Навсегда, думал я, когда, как дурак, заказывал для себя этот проклятый медальон. Вот. Возьми, если хочешь. «Навсегда» и все такое. Жаль, что не могу отдать тебе вместе с ним и Геста. Но я почему-то сомневаюсь, что он когда-либо мне принадлежал, чтобы я мог оставить его себе или отдать.
Элис смотрела на медальон так, словно Седрик держал на руке свернувшуюся змею, а не драгоценную безделушку. Он наклонил ладонь, и украшение соскользнуло на постель между ними. Юноша слегка дрожал. Много раз за эти годы он представлял себе миг подобного признания, но даже не подозревал, что это случится вот так. Что они будут сидеть бок о бок на одной постели в сумрачной каморке, окаменев от горя. Он думал, что при этом будет присутствовать Гест, что они вместе обо всем расскажут Элис, прежде чем он похитит мужа из ее жизни. Седрик ждал криков, гневных угроз и летающих по комнате предметов, пощечин и рыданий. Но Элис сидела, потрясенная предательством и многолетним обманом, пересматривая всю свою жизнь и отношение к нему, и молчала. Она чуть покачнулась, словно дерево под ураганным ветром, и Седрик на миг испугался, что она сейчас потеряет сознание.
— Вы с Гестом, — наконец неловко выговорила Элис. — Вы любите друг друга. Он тебя обнимает, целует, ласкает. Об этом идет речь?
Она коснулась свернутой цепочки от медальона и отдернула палец, как будто ее обжег холодный металл. А Седрика обжег ее вопрос.
До сих пор он оставался странно спокоен. Он сумел рассказать ей главную тайну своей жизни, не проявляя эмоций. Но теперь слезы прорвали плотину, заволокли глаза, а горло перехватило так, как будто его душили невидимые руки.
— Я любил его. Вряд ли он все еще любит меня. Если вообще когда-то любил.
Седрик уронил голову на руки, и слезы хлынули. Он думал, что уже открыл Элис самую сокровенную тайну? Ничего подобного. Самую сокровенную тайну своей жизни он только что произнес вслух, впервые признавшись в ней себе самому.
Элис поднялась с постели. Сейчас она ударит его, назовет теми самыми словами, каких он боялся с самого детства. Седрик ждал.
И вдруг рука Элис неуверенно коснулась его головы и погладила по волосам — так ласкала его мама, когда он был совсем маленьким.
— Мне так жаль тебя, Седрик. Я рассержена и обижена; я никогда бы не подумала, что ты способен на подобный обман и предательство нашей дружбы. Но прежде всего мне жаль нас обоих. Особенно тебя. Как ты мог полюбить такого человека? Что за пустая трата твоих чувств. Посмотри, как она разрушила обе наши жизни. Рядом с Гестом никто из нас не может быть счастлив. Но я сомневаюсь, что его это хоть немного заботит.
Седрик не сумел вымолвить ни слова. Он не отрывал лицо от ладоней, не мог даже пробормотать извинения. Элис вышла из каюты. Она забрала с собой принесенную свечу, и с ее уходом света сделалось вдвое меньше. Дверь захлопнулась наглухо.
Юноша рухнул на постель. Вот оно. Все кончено.
Он только что уничтожил последнее светлое чувство в своей жизни. Его дружбу с Элис разбило вдребезги то, что они с Гестом ей причинили. Теперь он со стыдом вспоминал, как сам присоветовал любовнику этот брак, хоть и был тогда навеселе. Еще больше его удручало то, что он позволил Гесту довести дело до конца. Чего ему стоило все предотвратить? Разок навестить Элис и потихоньку рассказать об истинных намерениях Геста? Разумеется, тогда пришлось бы сознаться и в том, кто такой он сам. И, возможно, это повлекло бы за собой неприятные последствия. Гест порвал бы с ним. Несомненно. И нашел бы способ опозорить его окончательно.
