Элис посмотрела на него, заглянула ему в миску, молча открыла буфет и запустила руку в корзинку. Достала оттуда ложку и положила на стол рядом с ним.
Так же безмолвно она налила себе кошмарного кофе и остановилась, сжимая кружку в руках. В полумраке он не мог понять, смотрит она на него или нет. Затем Элис вздохнула, подошла к столу и села напротив Седрика.
— Сегодня я несколько часов ненавидела и презирала тебя, — буднично сообщила она.
Он кивнул, признавая справедливость ее суждения, хоть и не был уверен, что она видит в темноте его лицо.
— Теперь уже нет, — произнесла Элис без мягкости, а скорее решительно. — Я не испытываю к тебе ненависти, Седрик. Я даже тебя не виню.
— Хотел бы я сказать то же самое, — с трудом сумел выговорить он.
— За долгие годы я так привыкла к твоим остроумным замечаниям.
Мертво. Вот как звучал ее голос. Мертво.
— Почему-то сейчас они не кажутся такими забавными, как прежде.
— Я говорил всерьез, Элис. Я стыжусь себя.
— Лишь теперь.
— Звучит так, как будто ты все еще на меня сердишься.
— Да. Я все еще сержусь. Не ненавижу — я так решила. Но сержусь я, как никогда еще не сердилась. Наверное, если бы я тебя ненавидела, то просто ненавидела бы и дальше. Но стоило мне понять, что лишь человек, которого я любила, мог причинить мне такую боль, как вся ненависть тут же прошла. Вот почему я так рассержена.
— Я сожалею, Элис.
— Я знаю. Хотя от этого и не легче, но я знаю, что ты сожалеешь. Сейчас.
— На самом деле, я уже давно из-за этого переживал. Почти с самого начала.
Она махнула на него рукой, словно отметая поток извинений. Прихлебывая кофе, Элис как будто спорила о чем-то сама с собой. Седрик ждал. Наконец она заговорила, почти обычным тоном.
— Я должна кое-что узнать. Прежде чем я сдвинусь с мертвой точки, прежде чем смогу что-то решить, мне надо знать. Ты с Гестом, вы смеялись надо мной? Потешались над тем, насколько я легковерна, насколько наивна, раз так ничего и не заподозрила? Остальные друзья Геста знали? Мои знакомые, те люди, которых я считала друзьями — кто из них знал о моей глупости? О том, как меня обманывают?
Седрик молчал. Ему вспомнились застолья в узком кругу, заполночь, в уединенных верхних комнатах гостиниц Удачного. И вечеринки в логове Геста, когда они распивали бренди в дружеской компании, и веселье длилось еще долго после того, как Элис стучалась в дверь, чтобы пожелать всем спокойной ночи и уйти к себе.
— Мне нужно знать, Седрик, — вернул его ее голос на тесный, грязный камбуз.
Элис смотрела на него, бледная в окружающем сумраке. Она ждала правды.
На ее месте Седрик испытывал бы точно такое же желание. Тоже хотел бы знать, каким дураком он выглядел в глазах окружающих, и многие ли знали.
— Да, — признался он, и слово резануло его по губам. — Но я не смеялся, Элис. Иногда я даже вступался за тебя.
— А иногда нет, — добавила она безжалостно.
Она вздохнула и поставила кружку на стол. В тишине раздался негромкий стук. Элис спрятала лицо в ладонях. Седрик испугался, что она заплачет. Если она заплачет, ему придется ее утешать, но тогда он ощутит себя каким-то мошенником. Ведь это унижение для нее состоялось не без его участия. Вправе ли он предлагать ей дружеское утешение? Седрик сидел неподвижно, молча, и ждал любого звука с ее стороны.
Но, отняв от лица руки, Элис лишь тяжко вздохнула. Взяла со стола кружку, отхлебнула кофе.
— Сколько? — спросила она буднично. — Сколько человек в Удачном знали, какая я дура?
— Ты вовсе не дура, Элис.
— Сколько, Седрик?
— Я не знаю.
— Больше десяти? — не уступала она.
— Да.
— Больше двадцати?
— Наверное.
— Больше тридцати?
— Возможно. — Он перевел дух и поправился: — Вероятно.
Элис горько рассмеялась.
— Выходит, не так уж вы и тщательно оберегали свою тайну. Может, я единственная, кто ничего не знал?
— Элис… ты не понимаешь. У мужчин вроде нас есть свой круг, почти невидимый в целом обществе Удачного. Мы создали собственный мир. Нам пришлось, потому что иначе нам не позволили бы… Ты не единственная жена, не подозревающая о пристрастиях мужа. А есть и другие, которые знают, но мирятся с этим. Моя сестра считает тебя одной из таких, судя по тому, что она однажды мне сказала. У некоторых таких мужчин есть дети, некоторые из них действительно любят своих жен — по-своему, конечно. Просто… ну…
Элис сжала руки в кулаки.
— Софи знала?
— Да. Софи знает. И, судя по ее словам, она уверена, что ты тоже знаешь и сама на это согласилась. Какое-то время я надеялся, что так и есть. Но как-то я упомянул об этом в разговоре с Гестом, и он посмеялся надо мной.
Она наморщила лоб, размышляя над его словами.
— Откуда узнала Софи? — вдруг резко спросила она. — Ты ей рассказал?
— Мне не пришлось. Она моя сестра. Она просто знает и все, — пояснил Седрик и немного подумал. — Софи всегда знала, — прибавил он тихо.
Элис вдохнула, выдохнула.
— Честно говоря, даже не знаю, что более унизительно. Чтобы твоя сестра считала меня обманутой дурой — или думала, будто я вас покрываю, — заметила Элис и отвернулась от Седрика. — По крайней мере, Гест не притворялся, будто я его интересую. Оглядываясь назад, я понимаю, что он по-своему был со мной честен. Я знала, что он меня не хочет, что приходит ко мне в постель лишь по обязанности, в надежде зачать ребенка. Я предполагала, что у него где-то есть другая женщина или женщины, и никак не могла взять в толк, почему он не женился на той, кого действительно любит. Но теперь все понятно. Он просто не мог.
Седрик склонил голову, признавая справедливость ее холодных рассуждений.
— Когда я пытаюсь представить вас вместе, когда думаю о том, как ты его обнимаешь, целуешь в губы, как он прижимает тебя к себе — в том самом доме, где мы жили. Вы оба спускались к завтраку после ночи, проведенной вместе, замышляли…
Он пришел в ужас.
— Прошу тебя, Элис, не надо. Я не хочу говорить об этом.
— Он был с тобой нежен, Седрик? Говорил, что любит тебя, делал подарки? Помнил, какие ароматы тебе нравятся, какие сладости?
Она не собиралась отступать так просто. Обязан ли он отвечать ей? Обязан ли терпеть эту пытку? Седрик перевел дух.
— Нет, — признался он. — Все это делал я. Гест никогда так ко мне не относился.
— Тогда как же? — выговорила Элис, судя по голосу, едва сдерживая слезы. — Что он сделал такого, чтобы ты полюбил его?
