Плечи подзастыли, надо бы надеть розовую ночную сорочку из натурального шёлка. Сняв бюстгальтер — конечно же марки «Единорог», чистый хлопок, с хитрой электронной системой массажа и поддержки груди — и глядя на эту штуковину, похожую на ослиные шоры, она вспомнила, как много лет назад в Гаоми рассказывали про шпионку, которая посылала сообщения с помощью передатчика, установленного в груди, и от этой нелепой истории в душе всколыхнулось неописуемое отчаяние. Вспомнилась женщина, которая впервые прошлась по улице в юбке, — миловидная учительница русского языка Хо Лина. Всё деревенское хулиганьё слетелось поглазеть на неё. Они делали вид, будто пытаются посмотреть, есть ли у неё под юбкой трусики. Партсекретарь Ху со всем пылом заявил, что юбки носят лишь потаскухи, — мол, очень удобно этим делом заниматься: юбку задрала, ноги расставила, и готово.
Сняла бюстгальтер — груди, конечно, отвисли. Полтинник, как ни крути, — сколько экзотических деликатесов ни ешь, в какие шелка и бархат ни наряжайся, всё равно юной не останешься.
Она достала из бара бутылку янтарного импортного вина, открыла и налила в бокал. «Ну просто как в голливудском фильме, обижаться не на что, всё есть: что хочешь пей, что хочешь надевай». Отпила вина и с бокалом в руке обвела глазами комнату. Цветной телевизор, магнитофон, стереосистема — эка невидаль! Открыла большой платяной шкаф из камфорного дерева: комплекты модной одежды, какой ни возьми — корову купить можно, даже не одну. «А если поменять все эти наряды на рис, то, пожалуй, целое хранилище понадобится», — усмехнулась она. Отпила ещё глоток, разговаривая сама с собой: «Прогнило всё, ой прогнило». Открыла выдвижной ящичек, вытащила лежавшие там в беспорядке золотые украшения, пересчитала: сто восемьдесят пять цепочек, девяносто восемь браслетов, восемьдесят семь пар серёг, сто двадцать семь колец с бриллиантами, разными драгоценными камнями и без оных, девятнадцать колец из белого золота, семнадцать нагрудных брошей-цветков, двадцать четыре памятные монеты из чистого золота, семь часов «Ролекс» и куча других женских часов. «Если обменять всё это на свинину, сколько, интересно, пирожков с начинкой можно слепить?» На лице снова появилась презрительная усмешка. Она сделала ещё глоток, бормоча себе под нос: «Прогнило всё, ой прогнило!» С бокалом в руке прошла в заставленный мебелью кабинет и открыла дверцу встроенного шкафа. От аккуратно уложенных там юаневых банкнот пахнуло тошнотворной затхлостью. Закрыв шкаф, сделала ещё глоток: «Что может быть грязнее денег! Не удивительно, что все великие чураются их. Я, вообще-то, тоже могла бы их не касаться. За последние десять лет разве что-то купила на деньги? Нет и нет». Отошла она от этих денег мрачная, очень недовольная собой. «На кой я копила всё это?» — думала она, с досадой припомнив, что в шкафу, наверное, больше миллиона юаней. А ведь ещё и в стальном сейфе есть, в подвале первого этажа, — там доходы с тех времён, когда она была управляющим филиала банка.
Проверив свои накопления, она села на диван из натуральной кожи и выпила два бокала подряд. Вспотевшие бёдра липли к дивану. «Чтобы расстрелять — достаточно, — размышляла она. — Всех обуяла жадность, все всё понимают, а в конце концов всех деньги и губят». Она почуяла, что наступают скверные времена. Чтобы убедиться в своих догадках, попробовала набрать секретный номер Сунь Моужэня. После первого же гудка трубку взяли. Она тут же повесила её, всё стало ясно. Сунь не дремал, воспользовавшись её отлучкой, он уже всё обстряпал.
Она долго думала, как избавиться от денег, и наконец придумала. Запихала всё в пластиковый пакет, отнесла на кухню, нашла скороварку, налила полкастрюли воды, поставила на плиту и зажгла газ. «Жечь деньги глупо, — решила она. — Вони от горелой бумаги будет — сдохнуть можно». И опустила пакет с пачками банкнот в кастрюлю. Вода поднялась до краёв, она закрыла кастрюлю крышкой. «Через полчаса всё это превратится в бумажную массу, которую можно спустить в унитаз. Всё смоет в канализацию, и ни один чёрт не догадается. Может, в канализацию полезете, пробы брать? А даже если это и удастся, какой в этом толк?» И осталась очень довольна своей сообразительностью.
Вернулась в гостиную, продолжая потягивать вино в ожидании, когда деньги превратятся в кашу. Вдруг пришло в голову, что надо бы позвонить покровителю, да вот как-то неловко нарушать его сладкий сон. Пока она колебалась, зазвонил телефон. Спросив, кто это, тут же услышала озабоченный голос покровителя: «Звонил тебе в уезд, никто не отвечает, понял, что ты вернулась. И правильно сделала. Приберись хорошенько в доме, вдруг дорогие гости пожалуют, нельзя терять лицо…»
Всё стало ясно. Допив бутылку, она решила посмотреть, что там с банкнотами. Ноги подкашивались, будто ватные. Не успела добраться до кухни, как раздался взрыв такой силы, что стёкла в окнах зазвенели. Толкнув дверь, она увидела, что это скороварка. Корпус кастрюли, как изуродованная медная каска, валялся чёрной выгнутой кишкой. По белоснежным плиткам пола и стен растекалась густая жижа — ярко-красная и жутко вонючая, будто выдавленная из фурункула кровь с гноем. Подкатила тошнота, она лихорадочно схватилась за горло и отступила назад, в гостиную.
— Да ты пьяна, мэр Лу! — послышался сзади чей-то голос.
— Кто это говорит, что я пьяна?.. Я не пьяна… Я кого угодно перепью… Это у меня наследственное… Моя бабка целый кувшин эрготоу
[288]
приговорить может… И все тётушки мои тоже пить горазды… Не веришь — выпью, вот смотри… — Пошатываясь, она двинулась к бару и достала бутылку. — Никаких, мать его, мэров, братец Малян, есть лишь женщина… Мы с тобой не кровные родственники… Иди ко мне, развернись на всю катушку… Ну, быстрее… Кто посмеет? Пусть эти сукины дети только попробуют войти… По одному передушу… Эх, Малян, Малян… Устроим сегодня генеральную репетицию… «Цзинь Пин Мэй»… Ты — Симэнь Цин… Я — твоя Пань Цзиньлянь… Ли Пинъэр… Чунь Мэй…
[289]
Столько женщин, столько девиц…
Лу Шэнли говорила и говорила, прикладываясь к бутылке. В бутылке булькало, прекрасное вино проливалось, в её очаровательный раскрытый ротик попадало немного, больше текло по подбородку, вино стекало по шее, и опьянённые груди словно покрывались золотистой корочкой…
Вместе с Сыма Ляном она поднялась на лифте на семнадцатый этаж отеля «Гуйхуа-плаза», в его президентский люкс. Он первый снял этот номер после постройки отеля. Войдя в номер, он заключил её в объятия. Сначала она отчаянно вырывалась, даже раскраснелась от гнева. Но когда Сыма Лян ухватил её за грудь и стал мурлыкать на ушко непристойности, она задрожала всем телом и, как большая слониха, сражённая меткой пулей, завалилась на пол.
7
Матушку Цзиньтун похоронил кое-как на сыром лугу возле болот. Встав на колени перед теми, кто ему помогал, он стал благодарно кланяться. Дядюшка Кособокий Чжан поднял его, поддерживая под руку:
