Лесть Дин Гоуэр любил и тост на три рюмки принял.
После шести рюмок сознание снова слегка затуманилось. И когда то ли директор, то ли партсекретарь передал ему другую половину руки мальчика, он отбросил палочки и, не обращая внимания на жир, схватил ее обеими руками и стал жадно поглощать.
Так, под смех присутствующих он ее и умял. Директор с партсекретарем стали подбивать на тосты официанток. Те налетели со своим кокетством и глупостями и залили в него двадцать одну рюмку подряд. Как с ним прощался Цзинь Ганцзуань, Дин Гоуэр услышал уже откуда-то из-под потолка.
Оттуда же, из-под потолка, он видел, как Цзинь Ганцзуань легкой поступью выходит из банкетного зала, слышал, как он дает какие-то инструкции директору и партсекретарю. Открыв обитые кожей двери, две девицы в красном церемонно и почтительно встали каждая у своей створки. Он отметил, как у них собраны волосы в пучок на затылке, какие у них шеи, как выдается грудь. «Некрасиво подглядывать», — пожурил он себя. Потом увидел, как партсекретарь с директором дают указания старшей официантке и уходят. Стоило им выйти, девицы в красном столпились у стола и дружно набросились на еду, хватая всё подряд и запихивая в рот. Ели они как-то озлобленно и выглядели совсем не такими, как минуту назад. Оболочка его собственного тела распласталась на стуле безжизненным куском плоти. Шея на спинке, голова повернута в сторону, из уголков рта текут струйки, как из опрокинутого сосуда с вином. Он смотрел из-под потолка на свою полумертвую плоть со слезами на глазах.
Насытившись, девицы вытерли рты скатертью. Одна воровато сунула в бюстгальтер пачку сигарет «чжунхуа». Представив, как тесно, должно быть, стало груди, он вздохнул.
— Тащите этого налакавшегося кота в гостевой дом, — послышался голос старшей официантки.
Две девицы подхватили его под руки, но он был словно без костей, и поднять его не удалось.
— Вот ведь пес дохлый! — выругалась девица с бородавкой за ухом.
Его аж зло разобрало.
Другая у него на глазах подняла папку, расстегнула молнию, достала пистолет и стала вертеть в руках. «Положи оружие на место! — испуганно закричал он у себя под потолком. — А ну как выстрелит!» Но все словно оглохли. «Силы небесные, обороните». Девица засунула пистолет обратно в папку и, расстегнув молнию на внутреннем кармане, вытащила фотографию той женщины.
— Ой, гляньте-ка, что тут! — воскликнула она.
Официантки окружили ее и стали наперебой высказывать свое мнение.
Кипя от злости, он обзывал их последними словами, но они и ухом не вели.
Наконец вчетвером они подняли мое тело. Вынесли из банкетного зала и, как дохлого пса, потащили по тому же коридору с ковровой дорожкой. Одна ткнула меня носком туфли в щиколотку — нарочно. «Шлюха грязная! Тело у меня — да, бесчувственное, но дух не дремлет». Я летел в трех чи у них над головами, беспорядочно маша крыльями, ни на шаг не отставая от своего тела и печально взирая на свою неустоявшую плоть. Коридор никак не кончался. Было видно, как алкоголь сочится у меня изо рта и льется на шею. От меня жутко несло перегаром, и девицы старательно зажимали носы. Одну даже чуть не вытошнило. Шея у меня смахивала на пожухлый, мягкий стебель чеснока, голова болталась на груди. Лица не видно, лишь пепельно-бледные уши торчат. Одна из девиц шествовала сзади с моей папкой.
Длиннющий коридор наконец кончился, и я увидел знакомый большой зал. Тело мое бросили на ковер. Глянув на свое лицо, я даже перепугался. Глаза закрыты, кожа цвета старой, рваной бумаги для окон. Рот приоткрыт, половина зубов белые, половина — черные. Вверх поднялась волна жуткого перегара, и я думал, что меня сейчас вытошнит. Тело выгнулось, словно в судорогах, и брюки намокли — вот стыдоба!
Передохнув, девицы поволокли меня вон из зала. Снаружи простиралось море подсолнухов, и на фоне кроваво-красного заката их головы отливали особенно теплым золотистым цветом. Через рощу подсолнухов, оказывается, вела ровная, как стальной лист, бетонная дорожка, и на ней стоял роскошный серебристый лимузин «тойота-краун». В него, пригнувшись, садился Цзинь Ганцзуань. «Тойота» медленно тронулась, близнецы-руководители помахали вслед, и через мгновение лимузин исчез. Девицы потащили меня по этой бетонной дорожке. У стебля подсолнуха, толстого, как ствол дерева, заливался лаем пес. Лоснящаяся шерсть, весь черный, только уши белые. При каждом приступе лая его тело то сжималось, то растягивалось, словно меха аккордеона. Куда меня тащат, в конце концов? Будто хитрые глазки, мерцали огни горнодобывающего района; та же, что и утром, техника, та же лебедка. Навстречу попалась группа чумазых людей в алюминиевых касках. Не знаю почему, но встречаться с ними лицом к лицу было боязно. Если у них добрые намерения — не беда, а если нет — тут уж никуда не убежишь. Шахтеры посторонились, и девицы протащили меня будто сквозь строй. От шахтеров исходил тяжелый запах пота и сырой, гнилой дух забоя. Взгляды буравили мое тело. Кто-то грязно выругался, но девицы шествовали, гордо вскинув голову и выпятив грудь, и не обращали на них внимания. До меня дошло, что эти связанные с сексом слова брошены им, а не мне.
Меня занесли в небольшой отдельно стоящий домик, где за стойкой, исцарапанной иероглифами, сидели две девицы в белом. Они касались друг друга коленями и, завидев нас, чуть отвели их. Одна нажала кнопку на стене, медленно раскрылась дверца — по всей видимости, лифт. Меня втащили внутрь, и дверца закрылась. Оказалось, действительно лифт, и он стремительно полетел вниз. «Вот уж настоящая шахта, — уважительно подумал я. — Всё под землей. Можно не сомневаться, они и Великую Китайскую стену под землей соорудить могут». Лифт громыхнул и трижды содрогнулся — приехали. Дверцы распахнулись. От резкого света аж в глазах зарябило. Роскошный зал, на мраморном полу, как в воде, можно видеть свое отражение, рельефный декор на потолке и несколько сотен изящных светильников. Четыре большие многоугольные колонны, облицованные мраморной плиткой. Цветы и зелень. Суперсовременный аквариум с золотыми рыбками, такими жирными, что смотреть противно. Девицы аккуратно занесли мое тело в номер четыреста десять. Ума не приложу, откуда здесь номер четыреста десять, что это за небоскреб такой? Нью-йоркский небоскреб ведет прямо в рай, а этот, в Цзюго, — прямехонько в ад. Девицы разули меня и положили на кровать. Папку оставили на чайном столике. И ушли. Через пять минут дверь открылась, вошла горничная в бежевом костюме и поставила на столик чашку. Я услышал, как она обращается к моему телу:
— Прошу откушать чаю, руководитель.
Ответа не последовало.
Девица размалеванная, ресницы торчат, как свиная щетина. Зазвонил телефон на тумбочке в изголовье кровати. Протянув костлявую руку, она сняла трубку. В номере было так тихо, что я услышал мужской голос:
— Проснулся?
— Лежит без движения, вид жуткий.
— Глянь, сердце бьется?
С выражением крайнего отвращения девица положила руку мне на грудь:
— Бьется.
— Дай немного отрезвляющего отвара номер один!
