— На землю! Ложись!
Первые ряды уже полегли, сраженные пулеметными очередями. Те, кто бежал позади, вместо того, чтобы броситься наземь, хотели повернуть обратно, на площадь, и тогда паника ударила их драконьим хвостом и швырнула одну плотную людскую лавину против другой плотной лавины, которая неслась навстречу первой, подстегнутая другим ударом драконьего хвоста, от противоположной улицы, где тоже не переставая строчили пулеметы. Люди оказались в загоне, кружась по площади гигантским вихрем, который мало-помалу суживался к эпицентру, ибо его края отсекались по кругу, как при чистке луковицы, ненасытным и методичным ножом пулеметного огня. Мальчик увидел женщину на коленях с молитвенно сложенными руками посреди чистого клочка земли, почему-то не тронутого пулями. Там и оставил его Хосе Аркадио Второй, рухнув наземь с залитым кровью лицом, до того как людской поток залил и этот свободный клочок земли, и коленопреклоненную женщину, и свет высокого знойного неба, и весь этот непотребный мир, где Урсула Игуаран продала столько леденцовых зверушек.
Когда Хосе Аркадио Второй очнулся, он лежал на спине в потемках. И понял, что едет в каком-то бесконечном и тихом поезде, и что его волосы топорщатся от запекшейся крови, и что ноют у него все кости. Ему хотелось спать, только спать, несмотря на все страхи и ужасы, и, повернувшись на тот бок, который меньше болел, он только тогда сообразил, что лежит на трупах. Вагон был ими битком набит, и оставался свободным только проход посередине. Наверно, прошло немало часов после бойни, ибо трупы были холодны, как гипс осенью, и так же гипсово тверды, а те, кто притащил их в вагон, имели достаточно времени и профессионального опыта, чтобы уложить их так, как укладывают ветви бананов для транспортировки. Избавляясь от этого кошмара, Хосе Аркадио Второй перебирался из вагона в вагон по ходу поезда, и в мелькавших струйках света, пробивавшихся в щели вагона, когда поезд ехал мимо полуспящих поселков, он видел мертвых мужчин, мертвых женщин, мертвых детей, которых выбросят в море, как гнилые бананы. Он узнал только женщину, продававшую спиртное на площади, и полковника Гавилана, который сжимал в руке пояс с пряжкой из морелийского серебра
[97]
, словно все еще хотел одолеть панику. Оказавшись наконец в первом вагоне, Хосе Аркадио Второй спрыгнул в темноту и затаился под откосом, пока мимо не прошел весь состав. Это был самый длинный состав, который он когда-либо видел, — почти двести товарных вагонов с двумя локомотивами, спереди и сзади, и еще один в середине. Поезд шел без огней, даже без обычных красных и зеленых фонарей; вагоны скользили крадучись, быстро и тихо. На крышах чернели силуэты солдат с пулеметами.
После полуночи на землю обрушился ливень. Хосе Аркадио Второй не знал, где он находится, но понимал, что, если идти в обратном направлении, можно попасть в Макондо. К концу трех часов пути, промокнув до мозга костей, изнемогая от страшной головной боли, он увидел в рассветном мареве первые дома. Уловив запах кофе, вошел в чью-то кухню, где женщина с ребенком на руках склонилась над печкой.
— Здравствуй, — сказал он, едва шевельнув губами. — Я Хосе Аркадио Второй Буэндия.
Он произнес свое имя полностью, буква за буквой, чтобы убедиться, что жив. И правильно сделал, так как женщина сочла его за призрак, увидев в дверях замызганное страшилище с залитыми кровью головой и рубахой, входившее тяжелой поступью смерти. Женщина его узнала. Принесла одеяло, в которое он завернулся, пока сохла одежда на печи, согрела воду, чтобы промыть рану, которая оказалась рваной царапиной, и протянула ему чистую детскую пеленку перевязать голову. Потом подала кружку кофе без сахара, что, как она слышала, было любимым питьем всех Буэндия, и придвинула мокрую одежду ближе к огню.
Хосе Аркадио Буэндия ничего не говорил, пока не допил кофе.
— Наверное, тысячи три, не меньше, — пробормотал он.
— Чего?
— Убитых, — сказал он. — Наверное, все, кто был у вокзала.
Женщина оглядела его с жалостью. «Тут не было никаких убитых, — сказала она. — Со времен твоего дяди, полковника, в Макондо ничего не случалось». В трех кухнях, куда заходил Хосе Аркадио Буэндия, пока добрался до дома, ему говорили одно и то же: «Убитых не было». Он забрел на привокзальную площадь и увидел гору столов для фританги, но никаких следов кровавой бойни. Улицы были пустынны под нудным дождем, дома заперты — без всяких признаков жизни. Единственным живым звуком стал первый удар колокола, звавший к мессе. Хосе Аркадио Второй постучал в дом полковника Гавилана. Женщина на сносях, которую он видел много раз, захлопнула дверь у него перед носом. «Его нет, — испуганно шепнула она. — Он вернулся на родину». Главный вход в зарешеченный курятник охранялся, как всегда, двумя местными полицейскими, которые каменными столбами торчали под дождем в плащах и клеенчатых шлемах. На своей глухой улочке антильские негры тянули субботние псалмы. Хосе Аркадио Второй перелез через изгородь в патио и вошел в дом через кухню. Санта София де ла Пьедад выдохнула едва слышно: «Чтобы Фернанда тебя не увидела, — сказала она. — Ей уже вставать пора». Словно по тайному взаимному соглашению она отвела сына в «горшковую кладовую», застелила полусгнившую койку Мелькиадеса и в два часа дня, когда Фернанда предавалась отдыху в час сьесты, сунула ему в окно тарелку с едой.
Аурелиано Второй ночевал дома, где его застал дождь, и до трех часов дня все еще ждал, когда разгуляется погода. Санта София де ла Пьедад сообщила ему по секрету о брате, и он тут же пошел в комнату Мелькиадеса. Ему тоже не поверилось ни в россказни о бойне, ни в кошмарный сон о составе, груженном трупами и направляющемся к морю. Накануне вечером было оглашено чрезвычайное правительственное сообщение о том, что рабочие подчинились приказу очистить вокзал и мирными колоннами разошлись по домам. В сообщении также говорилось, что профсоюзные лидеры, движимые высоким патриотическим сознанием, довольствовались выполнением двух пунктов петиции: проведением реформы медицинского обслуживания и устройством уборных в каждом доме. Позже стало известно, что, как только военные власти получили согласие рабочих, об этом было сообщено сеньору Брауну и он не только принял новые условия, но и предложил оплатить трехдневное народное гулянье в честь благоприятного исхода конфликта. Однако когда власти спросили его, на какой день назначить подписание соглашения и праздник, он, взглянув в окно на небо, рассекаемое молниями, развел руками в полнейшей растерянности.
— Вот установится погода… — сказал он. — А пока идет дождь, мы вообще ничего не будем делать.
Дождей не было около трех месяцев, и стояла засуха. Но едва сеньор Браун вынес свое решение, как вся банановая зона оказалась под проливным дождем, который накрыл Хосе Аркадио Второго на обратном пути в Макондо. Ливень не прекращался целую неделю. Официальная версия, тысячу раз повторенная и навязанная стране всеми подвластными правительству средствами массовой информации, взяла верх: убитых не было, довольные рабочие разошлись по домам, а Банановая компания приостанавливает работы до окончания дождей. Осадное положение сохранялось в целях принятия чрезвычайных мер для помощи населению, если затяжные дожди вызовут стихийное бедствие, но войска были отведены в казармы. Днем солдаты шлепали, засучив штаны до колен, по уличным потокам и, забавляясь, спасали игравших в кораблекрушение детей. Ночью, после наступления комендантского часа, они вышибали прикладами двери, поднимали подозреваемых с постелей и отправляли в безвозвратное путешествие. Все еще продолжались розыски и ликвидация злоумышленников, преступников, поджигателей и нарушителей Декрета Номер Четыре, но военные власти врали в лицо родным своих жертв, осаждавшим комендатуру в поисках пропавших без вести. «Да вам просто приснилось, — твердили офицеры. — В Макондо ничего не происходило, не происходит и никогда не произойдет. Это счастливый город». Так покончили с профсоюзными вожаками.
