Когда полковник пересекал площадь, снова заморосил дождь. Хозяин бильярдной выглянул в открытые двери своего заведения и крикнул, взмахнув руками:
— Полковник, подождите, я одолжу вам зонт.
Полковник ответил, не повернув головы:
— Не беспокойтесь, сойдёт и так.
Покойника ещё не выносили. Мужчины в белых костюмах и чёрных галстуках стояли под зонтами у входа. Один из них заметил полковника, перепрыгивающего через лужи на площади.
— Идите сюда, кум, — крикнул он, предлагая полковнику место под зонтом.
— Спасибо, кум, — ответил полковник.
Но приглашением не воспользовался. Он сразу вошёл в дом, чтобы выразить соболезнование матери покойного. И тотчас почувствовал запах множества цветов. Ему стало душно. Он начал протискиваться сквозь толпу, забившую спальню. Кто-то упёрся рукой ему в спину и протолкнул в глубину комнаты мимо вереницы растерянных лиц, туда, где чернели глубокие и широко вырезанные ноздри покойника.
Мать сидела у гроба, отгоняя мух веером из пальмовых листьев. Другие женщины, одетые в чёрное, смотрели на мёртвое тело с таким выражением, с каким смотрят на течение реки. Вдруг в толпе раздались голоса. Полковник отстранил какую-то женщину, наклонился к матери покойного, положил руку ей на плечо. Стиснул зубы.
— Мое глубокое соболезнование.
Мать не подняла головы. Она открыла рот и завыла. Полковник вздрогнул. Он почувствовал, что бесформенная масса, разразившаяся жалобными воплями, толкает его на труп. Он попытался ухватиться за стену, но руки, не находя её, натыкались на тела людей. Чей-то мягкий, тихий голос произнёс над ухом:
— Осторожнее, полковник.
Он обернулся. Взгляд его упал на покойника. Того было трудно узнать: при жизни крепкий и подвижный, а сейчас завёрнутый в белое, с кларнетом в руках, он казался таким же растерянным, как полковник. Когда полковник поднял голову, чтобы схватить ртом немного воздуха, он увидел — уже закрытый гроб плывет, раскачиваясь над головами людей, к двери, по волнам цветов, раздавливая их о стены. Полковник вспотел. У него заломило суставы. Минуту спустя по векам ударили капли дождя — и полковник понял, что стоит на улице. Кто-то схватил его за рукав и сказал:
— Скорее, кум, я жду вас.
Это был дон Сабас, крёстный отец его умершего сына, единственный из руководителей партии, который избежал политических преследований и продолжал жить в городе.
— Спасибо, кум, — сказал полковник и молча зашагал под зонтом. Оркестр играл похоронный марш. Полковник заметил, что не хватает кларнета, и только тут до него по-настоящему дошло, что покойный действительно умер. — Бедняга, — прошептал он.
Дон Сабас откашлялся. Он держал зонт левой рукой, подняв её почти вровень с лицом, потому что был гораздо ниже полковника. Когда процессия миновала площадь, мужчины заговорили. Дон Сабас с опечаленным видом повернулся к полковнику.
— Как петух, кум?
— Живёт себе.
Тут послышался крик:
— Куда вас несёт с покойником?
Полковник поднял глаза: на балконе казармы в позе оратора стоял алькальд. Он был в трусах и фланелевой рубахе, небритый, с опухшим лицом. Музыканты прервали похоронный марш. И почти сейчас же до полковника донёсся голос отца Анхеля, что-то кричащего в ответ алькальду. Полковник напрягал слух: слова заглушались шуршанием дождя по зонтикам.
— Что там? — спросил дон Сабас.
— Ничего, — ответил полковник. — Говорит, нельзя проносить покойника мимо полицейской казармы.
— Я совсем забыл! — воскликнул дон Сабас. — Всё время забываю, что у нас осадное положение.
— Но ведь это не бунт, — возразил полковник. — Мы просто хороним бедного музыканта.
Процессия двинулась в другом направлении. Когда проходили бедную окраину, женщины, глядя на них, молча кусали ногти. А потом высыпали на середину улицы, и вслед похоронному шествию понеслись слова похвалы, благодарности и прощания, будто женщины верили, что покойник в своем гробу слышит их. На кладбище полковнику стало плохо. Дон Сабас оттолкнул его к стене, чтобы пропустить вперёд людей с гробом, а когда потом с извиняющейся улыбкой обернулся к нему, то увидел, что лицо полковника окаменело.
— Что с вами, кум?
Полковник вздрогнул.
— Октябрь, кум.
Возвращались той же дорогой. Дождь перестал. Небо сделалось глубоким, густо-синим. «Вот и кончился дождь», — подумал полковник. Он почувствовал себя лучше, но всё ещё прислушивался к своим ощущениям. Дон Сабас вернул его к действительности.
— Вам надо сходить к врачу, кум.
— Я не болен, — сказал полковник. — Просто в октябре я чувствую себя так, будто мои внутренности грызут дикие звери.
— А, — сказал дон Сабас. И простился с полковником у дверей своего дома — нового, двухэтажного, с окнами, забранными железной решёткой. Полковник направился к себе, ему хотелось как можно скорее стянуть чёрный выходной костюм. Через минуту он снова вышел, чтобы в лавочке на углу купить банку кофе и полфунта маиса для петуха.
Полковник занялся петухом, хотя в этот четверг предпочёл бы полежать в гамаке. Дождь не переставал уже несколько дней. За прошедшую неделю водоросли у него в животе пышно разрослись. Ночи он проводил без сна — не давали заснуть хрипы жены. В пятницу днём октябрь сделал передышку. Приятели Агустина — портные из мастерской, где тот работал, фанатики петушиных боёв, — воспользовались случаем и пришли посмотреть петуха. Петух был в форме. После их ухода полковник вернулся в спальню.
— Что они говорят? — спросила жена.
— Они в восторге. Уже откладывают деньги, чтобы поставить на петуха.
— Не знаю, что они нашли в этом ужасном петухе, — сказала женщина. — Настоящий урод: голова слишком маленькая для таких ног.
— Они говорят, что это лучший петух в округе, — возразил полковник. — Стоит не меньше пятидесяти песо. Он был уверен, что этот довод оправдывает его решение сохранить петуха, оставшегося после сына: девять месяцев назад во время петушиного боя его изрешетили пулями за распространение листовок.
— А что толку, — сказала женщина. — Когда кончится маис, нам придется кормить его собственной печенью.
Полковник, который в это время разыскивал в шкафу свои полотняные брюки, задумался.
— Осталось потерпеть несколько месяцев, — сказал он. — Уже точно известно, что бои будут в январе. Потом мы сможем продать его ещё дороже.
Брюки были мятые. Женщина разложила их на плите и стала гладить двумя духовыми утюгами.
— Зачем тебе понадобилось выходить из дому? — спросила она.
— Почта…
— Я совсем забыла, что сегодня пятница, — проговорила она, возвращаясь в комнату. Полковнику оставалось надеть только брюки. Она кинула взгляд на его ботинки. — Их уже пора выбросить. Ходи в лакированных.
