Мимара огляделась, пытаясь совладать с гнетущим чувством, что она съеживается от страха. Каменные барельефы словно горели, когда оказывались близко к источнику света, — такими они были насыщенными и живыми. Охотники боролись со львами, пастухи несли на щитах ягнят, и так без конца. Все они безмолвно застыли в древнем камне. Свет перешел за выступ. Старинные украшения остались позади, как будто стены перевернули. Охотники входили в другой крупный зал, не такой обширный, как Хранилище, но тоже достаточно просторный. Воздух казался холодным и приятным.
Из узкой пещеры выходили гуськом, собирались вместе, толпились мелкими группками, потрясенно глядя на это новое чудо. Мулы ржали и вздрагивали от усталости. Один даже упал под эхом отдающегося проклятия.
Колонны, квадратные в сечении, покрывали разнообразные животные орнаменты, и хотя Мимаре видны были только основание и внешний край колонн, она знала, что они выстроились в темноте огромными проходами и что артель стоит на каком-то подземном форуме или площади для собраний. Ахкеймион стоял рядом, уперевшись руками в колени и уставившись в собственную тень, и тяжело сглатывал слюну. Обессиленно приоткрыв рот, колдун запрокинул голову, поглядел на смутно вырисовывающуюся галерею.
— Верхние пещеры, — ахнул он. — Верхние пещеры Му…
«Хруууууум!»
Люди резко обернулись. Пыль подрагивала. Звук просачивался внутрь, прибывал, казалось, они слышат только то, что поднялось и коснулось их ушей. Шранкские горны.
Они отдавались в зубах — не болью, а привкусом.
Раньше Мимаре не доводилось их слышать, и теперь она понимала, в чем заключается их древняя сила, откуда взялось безумие, которое некогда заставляло матерей в осажденных городах душить своих детей. Глубина звука нарастала, но в него вкраплялись тонкие и пронзительные ноты, словно вопль, расплетенный на содрогающиеся нити, каждая из которых протянулась через неведомое. В этом звуке слышится предзнаменование, он предрекает впереди встречу с чуждым и непостижимым, с существами, которые будут упиваться ее страданием. Эти звуки напоминают ей о ее принадлежности к человеческому роду, как обгоревшие края свитка напоминают об огне.
Вслед за тем установилась тишина, как в храме. Потом послышался далекий звук — словно шелестела листва по мраморным плитам. От него стягивает кожу, которая остро начинает чувствовать пролетающие мгновения.
Их позвал Клирик, и они пошли за ним. Павшего мула оставляют лежать и хрипеть.
Они бегут, но неспешная череда колонн скрадывает их темп. Таинственный свет отбрасывает тени, они качаются и взлетают с изумительной грацией. С колонн свисает непроницаемая чернота, укутывая пустоты прилегающих коридоров.
Теперь горны звучали с нарастающей силой совсем рядом, ревели неистово. Только каменный лес колонн отделял экспедицию от преследователей — Мимара понимала это с уверенностью стадного животного. Впервые она осмелилась поверить, что сейчас умрет. От стремительной ходьбы все внутри растряслось. Желудок болезненно сжался. Мимара затравленно озиралась, отчаянно пытаясь найти что-нибудь такое, что она бы не узнавала. Поскольку ей казалось, что она знает эти места вдоль и поперек, что ее душа, как старый узел, который наконец развязали, сохраняет изгибы ее будущего… Колонны выжимали неподъемную ношу. Звериные тотемы протягивали лапы в темноту. Вонь от пота. Ощущение потери и непоправимой ошибки. Скрежет зубов и клацанье железа в сводчатом лабиринте черноты за спиной…
Идут. Наступают на них из преисподней. Дрожание воздуха эхом отдавалось в груди, подтверждая: идут. Здесь она и умрет.
Внешние пределы световых сфер распластались по стене, отгибают в сторону отвесную темноту двойным кольцом света, одно из них пошире и поярче, поскольку Клирик идет впереди Ахкеймиона. Понемногу все в изнеможении останавливаются. Пыль катится дальше, взметаясь к поясу, как подол. Мимара покрутила шеей, потерла бок, пытаясь унять колющую боль. Несмотря на страх, просто стоять и спокойно дышать — наслаждение. Стену опоясывали сюжетные барельефы, громоздящиеся друг на друга и уходящие далеко вверх, в темноту, но фигуры были высечены не так глубоко и реалистично, как остальные. Прошло несколько мгновений, прежде чем она разглядела волосы, бороды и цепи, благодаря которым в изображениях можно было распознать людей.
Разом прежнее чувство узнавания схлынуло. Осталось лишь предчувствие.
Мимара прочла достаточно, чтобы понять — это не просто люди. Они — первые люди Эарвы, эмвама, рабы, истребленные ее предками в ранние дни существования Бивня. В связке обнаженных пленников она заметила и женщину — этой женщиной могла бы быть она. И почему-то от этой особой связи тошнотворная нотка пронизывает весь Кил-Ауджас, он становится чуждым настолько, что вызывает омерзение, словно весь окутан заразой и вонью…
Идут. А она — лишь ребенок! Все вибрирует страхом и угрозой. Углы превращаются в острые ножи. Промедление сулит кровь. Какое-то безумие, живущее внутри нее, скачет, беснуется, вопит. Крик сжимается в основании горла, как кулак. Надо выбраться отсюда. Она обязана выбраться…
Прочь, прочь, прочь!
Но старый колдун держит ее за плечи, велит ничего не бояться, не терзать себя, а верить в его присутствие духа и его силу.
— Ты хотела, чтобы я учил тебя? — кричит он. — Я преподам тебе урок!
Его смех почти натурален.
«Только не хныкать! — предупреждают его глаза. — Помни!»
После этого дышать сразу стало и легче и труднее, и она вдруг подумала о Капитане. Одна мысль о нем прогнала у нее всю панику — таков уж был его дар командира. Вокруг собирались Шкуродеры, щитом к щиту, плечо к плечу, обступая ее и мулов единой шеренгой. Вид у войска очень пестрый — все разного роста, в начищенных доспехах… Пестрый и свирепый.
— Носки на линию! — кричал Сарл, стараясь перекрыть оглушительный звук горна. — Давайте, давайте, мальчики, подравняться!
Все поводы бояться этих грубых мужчин вдруг превратились для нее в повод уважать их. Эти давние трофеи. Эти широкоплечие фигуры в доспехах, коже, вони и замызганной одежде. Эта грозная походка вразвалочку и широко размахивающие руки, которые легко могли бы переломить ей запястья. Ногти, каждый шириной в два ее ногтя, обрамляли черные полумесяцы. Все, что она презирала и над чем насмехалась, теперь приходилось нехотя принять. Беззастенчивая жестокость. Грубое поведение. Даже сердитые взгляды, на которые она наталкивалась всякий раз, когда беспечно глядела в их сторону.
Это Шкуродеры, и их Тропа вошла в легенду. Эти люди легко сожрали бы ее — но лишь потому, что их пути лежали так близко к зубастой пасти этого мира.
Ахкеймион и Киампас препирались, стоя около двух бьющих копытами мулов.
— В Хранилище надо было остаться…
— Зато здесь мы их удушим в боковых коридорах.
— А тех, что с Хорами?
Ухмылка нансурца была кривой, как будто ее уродовал невидимый шрам. Его подбородок, обыкновенно чисто выбритый, сейчас посерел.
