Тем временем приготовления к следующему переходу не прекращались. В Совете Имен под всевидящим оком своего аспект-императора вожди и генералы Священного Воинства обсуждали снабжение продовольствием и стратегические планы. Вспыхнув от благочестивого восхищения — многие ждали этого дня целые годы, — они не питали иллюзий насчет трудностей и опасностей, которые их ожидали. Сакарп стоял на самом краю человеческого мира, там, где, по словам Саубона, короля Энатпанеи, «Человек — агнец, а не лев». На лежащих за северным горизонтом землях царили шранки, цепляясь за порочное существование в разрушенных городах давным-давно вымершего Верхнего Норсирая. И земли эти простирались на более чем две тысячи миль, что тоже было известно предводителям Великой Ордалии. Со времен войн Ранней древности столь обширное войско не предпринимало столь тяжелого похода.
— Если выбирать между этим переходом и Консультом, — сказал им аспект-император, — то переход намного страшнее.
Более десяти лет львиная доля богатств Новой Империи шла на обустройство трудного пути к Голготтерату. Еще до падения Сакарпа инженеры Империи начали строить второй город, ниже старого: казармы, кузницы, лазареты и десятки обложенных дерном складов. Другие прокладывали широкую каменную дорогу, которая через несколько недель должна была связать древний город с далекой Освентой. И сейчас от южного горизонта тянулись бесконечные караваны с оружием, товарами и провиантом, огромным количеством провианта. Пехотинцам, вне зависимости от звания, выдавали строго ограниченные порции амикута, походной пищи диких скюльвендов, живущих на юго-западе. Кастовая знать могла рассчитывать на более солидные пайки, но была вынуждена ехать на мохногривых пони, которым не требовалось зерна для поддержания сил. Обширные стада овец и коров, выращенных специально для сопровождения войска, тоже растянулись до самого горизонта, так что многие люди Воинства начали называть себя «ка Коумирой», что значит «Пастухи» — позже это наименование станет священным.
Но и при всех этих приготовлениях, Священное Воинство не в состоянии было нести с собой все продовольствие, необходимое, чтобы достичь Голготтерата. Тучные стада, объемистые тюки на плечах у пехотинцев и караваны длиной в несколько миль обеспечивали его лишь до определенного момента. Настанет время, когда колоннам придется выстроиться веером и добывать себе пропитание самим. Военачальники Ордалии знали, что могут рассчитывать на дичь для своих людей и подножный корм для лошадей: тысячи ставших легендарными следопытов империи отдали жизнь, чтобы нанести на карту лежащие впереди земли. Но фуражирующее войско движется гораздо медленнее, чем снабжаемое продовольствием, и если зима ударит раньше, чем Ордалия одолеет Голготтерат, последствия окажутся катастрофическими. Еще одной бедой и постоянно обсуждавшимся на советах вопросом было то, что никто не знал, сколько бесчисленных шранкских кланов сможет собрать под свои знамена противник. Несмотря на императорское вознаграждение, несмотря на то, что скальпов было собрано столько, что можно было бы одеть целые народы, количество шранков не поддавалось исчислению. Но лишенные злой воли Не-Бога, твари повиновались только своему страху, ненависти и голоду. Даже аспект-император не смог бы сказать, какое их количество нанял или взял в рабство Консульт, чтобы обратить против Ордалии. Если ответ был — великое множество, то день, когда Ордалия разделится, чтобы начать фуражировку, легко мог оказаться днем ее гибели.
Именно поэтому столь важен был Сакарп, а не ради его знаменитой Кладовой Хор, как думали многие. Потому-то и казнили Людей Ордалии, чтобы жили птицы. Если для подчинения других наций использовался жесткий кнут императорской власти, то к людям, которые называли себя «хусверул», или «непокоренные», можно было подходить только с ласковой рукой. Военачальники Ордалии не могли себе позволить даже недели мятежа и неповиновения, не то что невыносимо долгих месяцев. Сакарп был гвоздем, на котором висело их будущее. После открытых советов, когда аспект-император удалялся приватно совещаться с двумя своими экзальт-генералами, королем Энатпанеи Саубоном и королем Конрии Пройасом, они часто обсуждали Сакарп и нрав его народа.
Так и было принято судьбоносное решение: препоручить юного короля Сакарпа Сорвила заботам двух старших сыновей аспект-императора, Моэнгхуса и Кайютаса.
— Когда он станет им братом, — объяснил своим старым друзьям его загадочное святейшество, — он и мне станет как сын.
Стук раздался всего через несколько мгновений после того, как слуги Сорвила закончили его одевать. Это был один-единственный удар, такой сильный, что задрожали петли. Молодой король обернулся и увидел, как дверь распахивается настежь. Вошли двое, даже взглядом не попросив разрешения войти; один был светловолосый и «с королевской костью», как говорили сакарпцы о высоких стройных мужчинах, а другой темный и мощного телосложения. Оба были одеты в доспехи Новой Империи, с длинными белыми накидками поверх кольчуги из нимиля. Вышитые золотом бивни поблескивали в приглушенных лучах утреннего солнца.
— Завтра явишься ко мне, — сказал на безупречном сакарпском светловолосый.
Он не спеша подошел к открытому ставню балкона, глянул на покоренный город, развернулся на каблуках. Рассвет коснулся его волос, превратив их в сияющий нимб.
— Значит, мы тебя везем…
Второй подхватил с подноса, где стояли остатки завтрака, полоску сала и отправил ее в рот. Он жевал и внимательно разглядывал Сорвила жестокими синими глазами, рассеянно вытирая подушечки пальцев о килт.
Сорвил знал, кто они — трудно было ошибиться, видя смертоносную силу одного и невозмутимое спокойствие второго. Этих молодых людей он смог бы, наверное, узнать и раньше, еще до того, как их отец захватил его город. Но Сорвила возмутила их манера и тон, и потому он ответил с холодным гневом господина, которого оскорбили его вассалы.
— На лошадей вы не похожи.
Моэнгхус рыкнул, что могло оказаться смехом, и что-то проговорил по-шейски своему высокому стройному брату. Кайютас фыркнул и усмехнулся. Оба глядели на Сорвила как на экзотическую зверушку, диковинку из какого-то нелепого уголка мира.
Может, он и впрямь был такой зверушкой.
Последовало неловкое молчание, которое с каждой секундой становилось все более гнетущим.
— Мой старший брат говорит, — сказал, наконец, Кайютас, словно очнувшись после этого краткого отступления от этикета, — это потому, что мы носим штаны.
— Что? — переспросил Сорвил, покраснев от замешательства и смущения.
— Поэтому мы не похожи на лошадей.
Сорвил невольно улыбнулся — и проиграл тем самым свою первую битву. Он это почувствовал, оно пробивалось сквозь смех двух братьев — удовольствие, и вовсе не от смешной штуки.
«Охотники, — мысленно сказал он себе, — их послали изловить мою душу».
Хуже всего было ночью, когда все тревоги дня сгущались в напряжение мышц съежившегося под холодными одеялами тела, и можно было дать волю скорби, не боясь, что кто-то увидит. Маленький. Одинокий. Чужак в отцовском доме. «Я король вдов и сирот», — думал он, а перед глазами у него проплывали лица погибших дружинников отца. Все нахлынуло вновь, картины и звуки, ужас, бессмысленные лихорадочные метания и суета. Ревели стоящие в дверях дети, в ярком пламени складывались внутрь дорогие сердцу дома, на улицах корчились тела конных князей.
