И все это называлось «джнан». Знак высокой касты и высокой культуры.
Найюр терпел этот фарс, как мог, но эти люди оплели своими сетями и его тоже – теперь казалось, что это было неизбежно.
– Скажи мне, скюльвенд, – осведомился лорд Гайдекки, раскрасневшийся от выпивки и от дерзости, – эти твои шрамы, что они отражают: человека или меру человека?
– Что ты имеешь в виду?
Палатин Анплеи усмехнулся.
– Ну, я бы предположил, что если бы ты убил, скажем, присутствующего здесь лорда Ганьяму, он бы заслуживал как минимум двух шрамов. А если бы ты убил меня…
Он обвел взглядом остальных, вскинув брови и опустив губы, как бы обращаясь к их ученому мнению.
– Сколько? Двадцать шрамов? Тридцать?
– Сдается мне, – заметил Пройас, – что скюльвендские мечи – великие уравнители.
Лорд Имрота преувеличенно расхохотался в ответ на это.
– Свазонды, – ответил Найюр Гайдекки, – считают врагов, а не дураков.
Он бесстрастно посмотрел в глаза изумленному палатину, потом сплюнул в огонь.
Однако запугать Гайдекки было не так-то просто.
– И кто же я для тебя? – спросил он напрямик. – Дурак или враг?
В этот момент Найюр осознал еще одну трудность, поджидающую его в грядущие месяцы. Опасности и лишения войны – пустяк: он переносил их всю свою жизнь. Неприятная необходимость постоянно общаться с Келлхусом была трудностью иного порядка, но и к этому он притерпелся и мог снести это во имя ненависти. А вот день за днем принимать участие в этих мелких бабьих разборках айнрити – на это он не рассчитывал. Сколько же еще придется ему претерпеть ради того, чтобы наконец отомстить?
По счастью, Пройас ловко избавил его от необходимости отвечать Гайдекки, объявив совет оконченным. Найюру стало противно слушать их прощальную пикировку, и он просто вышел из шатра в ночь.
На ходу он смотрел по сторонам. Ярко светила полная луна, и бока ползущих по небу туч были залиты серебром. Найюр, охваченный какой-то странной меланхолией, поднял голову и посмотрел на звезды. Скюльвендским детям рассказывают, что небо – это огромный якш, усеянный бесчисленными дырами. Найюр вспомнил, как отец однажды показал на небо. «Видишь, Найю? – сказал он. – Видишь тысячу тысяч огней, которые смотрят сквозь шкуру ночи? Вот откуда мы знаем, что за пределами этого мира горят иные, более яркие солнца. Вот откуда мы знаем, что когда на свете ночь, на самом деле день, а когда на свете день, то на самом деле ночь. Вот откуда мы знаем, Найю, что мир на самом деле не более чем ложь».
Для скюльвендов звезды были напоминанием: истинен только Народ.
Найюр остановился. Пыль под его сандалиями по-прежнему хранила жар солнца. Сквозь окружающую его тьму, казалось, шипела тишина.
Что он делает здесь? Среди айнритских псов. Среди людей, которые выцарапывают дух на пергаменте и пищу из грязи. Среди людей, которые продают свои души в рабство.
Среди скота.
Что же он делает?
Найюр поднес руки к голове, провел большими пальцами по векам. Надавил.
И тут он услышал голос дунианина, плывущий сквозь тьму.
Зажмурившись, Найюр снова ощутил себя подростком, стоящим посреди утемотского стойбища и подслушивающим разговор Моэнгхуса со своей матерью.
Он увидел окровавленное лицо Баннута – Найюр душил его, но старик скорее ухмылялся, чем кривился.
«Плакса!»
Найюр провел ногтями по своей шевелюре и пошел дальше. Сквозь ряды темных палаток он разглядел костер дунианина. Разглядел и бородатого адепта, Друза Ахкеймиона, который сидел, подавшись вперед, ловя каждое слово дунианина. Потом он увидел и Келлхуса с Серве, ярко озаренных пламенем костра на фоне окружающей тьмы. Серве спала, положив голову на колени дунианину.
Найюр нашел место за телегой, откуда все было видно и слышно. Присел и застыл неподвижно.
Найюр рассчитывал обдумать все, что говорит дунианин, надеясь подтвердить любое из своих бесчисленных подозрений. Однако быстро осознал, что Келлхус играет с этим колдуном так же, как играл со всеми остальными: бьет его сжатыми кулаками, загоняет его душу на пути, которые сам для него проложил. Нет, разумеется, со стороны это все выглядело совершенно иначе. По сравнению с болтовней Пройаса и его палатинов то, что Келлхус говорил адепту, обладало щемящей серьезностью. Однако все это была игра, где сами истины становились всего лишь фишками, где за каждой открытой ладонью таился кулак.
Как можно определить подлинные намерения такого человека?
Найюру вдруг пришло в голову, что, возможно, монахи-дуниане еще более бесчеловечны, чем он думал. А что, если такие понятия, как истина и смысл, вообще не имеют для них смысла? Что, если все, что они делают, – просто движения, словно у некой рептилии, ползущей от одних обстоятельств к другим, пожирающей одну душу за другой просто ради того, чтобы пожрать? От этой мысли у него волосы на голове зашевелились.
Они говорят, будто изучают Логос, Кратчайший Путь. Но куда ведет этот их Кратчайший Путь?
На адепта Найюру было наплевать, но вид Серве, которая спала, положив голову на колени Келлхусу, наполнил его несвойственным ему ужасом, как будто девушка мирно покоилась в объятиях какой-то злобной змеи. В его мыслях пронеслось сразу несколько вариантов действий: подобраться в глухой ночи, похитить ее и скрыться; схватить ее, посмотреть ей в глаза так, чтобы достать до донышка ее души, и объяснить, кто такой Келлхус на самом деле…
Но потом все эти мысли уступили место ярости.
Что за трусливые, заячьи мыслишки? Вечно он сбивается с пути, вечно бродит без дороги, путями слабых. Вечно предает!
Серве нахмурилась и пошевелилась, словно ей приснилось что-то неприятное. Келлхус рассеянно погладил ее по щеке. Найюр, не в силах отвернуться, стиснул кулаки.
«Она – ничто!»
Адепт вскоре ушел. Найюр смотрел, как Келлхус увел Серве в их шатер. Разбуженная, она была совсем как маленькая девочка: на ногах не стоит, головка клонится набок, губы капризно надуты… Такая невинная!
И похоже, что беременная.
Через некоторое время дунианин снова вышел наружу. Он подошел к костру и принялся тушить его, разбивая палкой догорающие головни. Наконец последние языки пламени исчезли, и Келлхус сделался всего лишь смутным силуэтом, очерченным оранжевым свечением углей у его ног. И внезапно дунианин поднял голову.
– Долго ты еще собираешься ждать? – спросил он по-скюльвендски.
Найюр поднялся на ноги, отряхнул пыль со штанов.
– Я ждал, пока не уйдет колдун. Келлхус кивнул.
– Ну да. Народ ведь колдунов презирает.
Найюр подошел к самому костру, чтобы ощутить резкий жар углей, несмотря на то что дунианин очутился совсем рядом. Хотя вообще-то с тех пор, как Келлхус держал его над пропастью тогда в горах, Найюр избегал приближаться к нему, испытывая рядом с ним странную физическую робость.
