И он еще шутит! Ахкеймион уставился на расположение фигур на доске и понял, что правила еще раз переменились – на этот раз с катастрофическими последствиями для него. Он пытался найти выход, но не видел его.
Ксинем победоносно улыбнулся и принялся чистить ногти острием кинжала.
– Вот и Пройас будет чувствовать себя так же, когда наконец доберется сюда.
В его тоне было нечто, что заставило Ахкеймиона насторожиться и поднять голову.
– Почему это?
– Ты же слышал о недавней катастрофе.
– Какой катастрофе?
– Священное воинство простецов разбито наголову.
– Как?!
Ахкеймион слышал разговоры о Священном воинстве простецов еще до своего отъезда из Сумны. Несколько недель тому назад, до прихода основных сил, несколько знатных владык из Галеота, Конрии и Верхнего Айнона приняли решение отправиться против язычников сами по себе. «Воинством простецов» их войско прозвали оттого, что за ними увязались полчища всякого сброда, не имевшего начальников. Ахкеймиону даже в голову не пришло поинтересоваться, как у них дела. «Началось! Начало кровопролитию положено».
– На равнине Менгедда, – продолжал Ксинем. – Языческий сапатишах, Скаур, прислал императору залитые смолой головы Тарщилки, Кумреццера и Кальмемуниса в знак предупреждения.
– Кальмемуниса? Ты имеешь в виду кузена Пройаса?
– Надменного, твердолобого идиота! Я умолял его подождать, Акка. Я уговаривал его, я орал на него, я даже заискивал перед ним – унижался как последний идиот! – но этот пес ничего не желал слушать.
Ахкеймиону один раз довелось встретиться с Кальмемунисом при дворе отца Пройаса. Возмутительное самомнение в сочетании с тупостью – Ахкеймиона от него просто корчило.
– А как ты думаешь, отчего он поторопился выступить в поход – ну, если не считать того, что его побудил к тому сам Господь?
– Потому что знал, что, когда явится Пройас, он будет у принца не более чем карманной собачонкой. Он ведь так и не простил Пройасу того случая при Паремти.
– Битвы при Паремти? А что там такого случилось?
– А ты что, не знаешь? А я и забыл, как давно мы с тобой не виделись, дружище! У меня немало сплетен, которыми следует поделиться с тобой.
– Как-нибудь потом, – ответил Ахкеймион. – А сейчас расскажи, что случилось при Паремти.
– Пройас велел высечь Кальмемуниса.
– Высечь?!
Это сильно озаботило Ахкеймиона. Неужели его бывший ученик настолько переменился?
– За трусость?
Ксинем нахмурился, как будто разделял озабоченность Ахкеймиона.
– Нет. За неблагочестие.
– Да ты шутишь! Пройас высек своего родича за неблагочестие? Насколько же далеко зашел его фанатизм, Ксин?
– Чересчур далеко, – ответил Ксинем быстро, словно ему было стыдно за своего владыку. – Но лишь ненадолго. Я очень сильно разочаровался в нем, Акка. У меня сердце болит оттого, что богоподобный отрок, которого мы с тобой воспитывали, вырос человеком, склонным к подобным… крайностям.
Да, Пройас был богоподобным отроком. За те четыре года, что Ахкеймион провел при дворе в Аокниссе, столице Конрии, в качестве наставника принца, он успел искренне полюбить мальчика – даже сильнее, чем его легендарную мать. Приятные воспоминания. Прогулки по залитым солнцем залам и тенистым садовым тропинкам, беседы об истории, о логике, о математике, ответы на неиссякающий водопад вопросов…
– Наставник Ахкеймион! А куда девались все эти драконы?
– Драконы внутри нас, юный Пройас. И внутри вас тоже.
Нахмуренный лоб. Разочарованно стиснутые руки. Еще один уклончивый ответ наставника…
– Ну, а в мире еще есть драконы, наставник Ахкеймион?
– Но ведь вы есть в мире, Пройас, разве нет?
Ксинем в то время был при Пройасе наставником фехтования, и именно во время своих периодических стычек из-за его воспитания они научились уважать друг друга. Как сильно ни любил Ахкеймион своего ученика, Ксинем, воспитывавший в себе преданность, с которой ему придется служить принцу, когда тот станет королем, любил Пройаса гораздо сильнее. Настолько сильно, что, когда Ксинем заметил в ученике силу наставника, он пригласил Ахкеймиона к себе на виллу у Менеанорского моря.
– Ты сделал отрока мудрым, – сказал Ксинем, пытаясь объяснить свое из ряда вон выходящее приглашение. Люди из касты знати очень редко привечали колдунов.
– А ты сделал его опасным, – ответил Ахкеймион.
И где-то в смехе, последовавшем за этим разговором, и зародилась их дружба.
– Он превратился в фанатика, но лишь ненадолго? – переспросил теперь Ахкеймион. – Означает ли это, что он одумался?
Ксинем поморщился, рассеянно почесал крыло носа.
– Отчасти. Священная война и знакомство с Майтанетом вновь воспламенили его пыл, но теперь он стал мудрее. Терпеливее. Терпимее к слабостям.
– Видимо, твои уроки подействовали. Что ты с ним сделал?
– Отлупил до крови.
Ахкеймион расхохотался.
– Я серьезно, Акка. После Паремти я с отвращением покинул двор. Провел зиму в Аттремпе. Он явился ко мне, один…
– Просить прощения?
Ксинем поморщился.
– Я на это рассчитывал, но нет. Он проделал весь этот путь затем, чтобы отругать меня.
Маршал покачал головой и улыбнулся. Ахкеймион знал почему: Пройас еще ребенком был склонен к подобным трогательным крайностям. Проехать двести миль лишь затем, чтобы распечь своего бывшего наставника, – на такое был способен только Пройас.
– Он обвинил меня в том, что я бросил его в час нужды. Кальмемунис и его прихвостни выдвинули против принца обвинения, перед храмовым судом и перед королем, и какое-то время ему приходилось несладко, хотя никакая реальная опасность и не грозила.
– Ну разумеется, ты понимаешь, что он всего лишь искал твоего одобрения, Ксин, – сказал Ахкеймион, подавляя шевельнувшуюся в душе зависть. – Знаешь, он ведь всегда чтил тебя – на свой лад… И что же ты сделал?
– Я выслушал его тирады настолько терпеливо, насколько мог. Потом вывел на задний двор замка и бросил ему учебный меч. И сказал: «Вы хотели меня наказать – накажите».
Ахкеймион расхохотался. Ксинем тоже улыбнулся.
– Он еще щенком был упрям, Акка, а теперь вообще неукротим. Он нипочем не желал сдаваться. Я сбивал его с ног, он терял сознание, потом приходил в себя и снова вставал, весь в крови и в снегу. Каждый раз я говорил: «Я учил вас всему лучшему, что умел сам, мой принц, но вы все равно проигрываете». И он снова бросался на меня, с ревом, точно безумный.
На следующее утро он ничего не сказал и сторонился меня, как чумы. Но после обеда сам разыскал меня. На его лице места живого не было. «Я понял», – заявил он. «Что вы поняли?» – спросил я. «Твой урок, – ответил он. – Я понял твой урок». «Ах, вот как? – сказал я. – И что же это был за урок?» И он ответил: «Что я забыл, как учиться. Что жизнь дана нам как урок Господень, и что даже если мы пытаемся учить неблагочестивых людей, то должны быть готовы учиться у них сами».
