— Но ты мне нужна, Эсми. Мне нужна твоя помощь… Вот золото…
— Я закричу. Я тебя предупреждаю…
— Вот жизнь! — прорычал Сарцелл.
Его ладонь зажала ей рот. Эсменет не нужно было чувствовать укол, чтобы понять, что он приставил к ее горлу нож.
— Слушай меня, шлюха. Ты завела привычку попрошайничать не у того стола. Колдун мертв. Твой пророк вскоре последует за ним. Ну и с чем ты останешься, а?
Он сдернул с Эсменет одеяло. Она вздрогнула и всхлипнула, когда острие ножа скользнуло по залитой лунным светом коже.
— А, старая шлюха? Что ты будешь делать, когда твой персик потеряется в морщинах? С кем ты будешь спать тогда? Интересно, как ты закончишь? Будешь трахаться с прокаженными? Или отсасывать у перепуганных мальчишек за кусок хлеба?
От ужаса Эсменет обмочилась.
Сарцелл глубоко вздохнул, словно наслаждаясь букетом ее унижения. Глаза его смеялись.
— Никак, я слышу запах понимания?
Эсменет, всхлипывая, кивнула.
Самодовольно ухмыльнувшись, Сарцелл убрал руку. Эсменет завизжала и не смолкала до тех пор, пока ей не начало казаться, что она содрала горло в кровь.
Потом оказалось, что ее держит Келлхус, и Эсменет вывели из палатки к рдеющим углям костра. Она слышала крики, видела людей, столпившихся вокруг них с факелами, слышала голоса, громко говорящие по-конрийски. Кое-как Эсменет объяснила, что произошло, содрогаясь и всхлипывая в кольце сильных рук Келлхуса. Прошло то ли несколько мгновений, то ли несколько дней, и шум улегся. Люди разошлись досыпать. Ужас отступил, сменившись нервной дрожью стыда. Келлхус сказал, что пожалуется Готиану, но вряд ли удастся что-либо поделать.
— Сарцелл — рыцарь-командор, — сказал Келлхус. А она — всего лишь любовница мертвого колдуна.
«Порочная шлюха».
Эсменет отказалась, когда Серве предложила ей остаться в их с Келлхусом шатре, но приняла предложение воспользоваться ее сосудом для омовений. Затем Келлхус провел Эсменет в ее палатку.
— Серве убрала там, — сказал он. — Она сменила постель. Эсменет снова принялась плакать. Когда она сделалась такой слабой? Такой жалкой?
«Как ты мог покинуть меня? Почему ты покинул меня?» Она заползла в палатку, словно в нору. Уткнулась лицом в чистое шерстяное одеяло. Она почувствовала запах сандала… Келлхус забрался в палатку следом за Эсменет, неся с собой фонарь, и уселся над нею, скрестив ноги.
— Он ушел, Эсменет… Сарцелл не вернется. После сегодняшнего — не вернется. Даже если ничего не произойдет, расспросы поставят его в неловкое положение. Какой мужчина не подозревал других мужчин в том, что те действуют, руководствуясь похотью?
— Ты не понимаешь! — вырвалось у Эсменет.
Как она могла ему сказать? Все это время она боялась за Ахкеймиона, даже смела горевать о нем, и при этом…
— Я лгала ему! — выкрикнула она. — Я лгала Акке! Келлхус нахмурился.
— Что ты имеешь в виду?
— После того как он оставил меня в Сумне, ко мне приходил Консульт! Консульт, Келлхус! И я знала, что смерть Инpay — не самоубийство. Я знала! Но так и не сказала Акке! Сейен милостивый, я так ничего ему и не сказала! А теперь он исчез, Келлхус! Исчез!
— Успокойся, Эсми. Успокойся… Какое это имеет отношение к Сарцеллу?
— Я не знаю… И это хуже всего. Я не знаю!
— Вы были любовниками, — сказал Келлхус, и Эсменет застыла, словно ребенок, столкнувшийся нос к носу с волком.
Келлхус всегда знал ее тайну, с той самой ночи у гробницы под Асгилиохом, когда наткнулся на них с Сарцеллом. Так откуда же ее нынешний ужас?
— Некоторое время ты думала, что любишь Сарцелла, — продолжал Келлхус. — Ты даже сравнивала его с Ахкеймионом… Ты решила, что Ахкеймион недостаточно хорош.
— Я была дурой! — крикнула Эсменет. — Дурой!
Как только можно быть такой глупой?
«Никто не сравнится с тобой, возлюбленный! Ни один мужчина!»
— Ахкеймион был слаб, — сказал Келлхус.
— Но я и любила его за слабости! Разве ты не понимаешь? Именно поэтому я его и любила!
«Я любила его искренность!»
— И именно поэтому ты так и не смогла вернуться к нему… Если бы ты пришла к нему тогда, когда делила ложе с Сарцеллом, то тем самым обвинила бы его в такой слабости, которой он не смог бы вынести. Поэтому ты оставалась вдалеке и обманывала себя, думая, будто ищешь его, в то время как на самом деле пряталась от него.
— Откуда ты знаешь? — всхлипнула Эсменет.
— Но как бы ты ни лгала себе, ты знала… И поэтому ты так и не смогла рассказать Ахкеймиону о том, что произошло в Сумне, — хотя ему очень важно было это знать! Ты догадывалась, что он не поймет, и боялась, что он может увидеть…
Презренная, эгоистичная, омерзительная…
Оскверненная.
Но Келлхус может видеть… Он всегда видел.
— He смотри на меня! — крикнула Эсменет. «Посмотри на меня…»
— Но я смотрю, Эсми. И то, что я вижу, наполняет меня изумлением и восхищением.
И эти усыпляющие слова, теплые и близкие — такие близкие! — успокоили ее. Подушка под щекой вызывала боль, и от твердой земли под циновкой ныло тело, но ей было тепло и безопасно. Келлхус задул фонарь и тихо вышел из палатки. А Эсменет все казалось, будто теплые пальцы перебирают ее волосы.
Изголодавшаяся Серве рано принялась за еду. На костре кипел котелок с рисом; время от времени Келлхус снимал с него крышку и добавлял туда лук, пряности и шайгекский перец. Обычно приготовлением пищи занималась Эсменет, но сейчас Келлхус посадил ее читать вслух «Хроники Бивня»; он посмеивался над ее редкими промахами и всячески подбадривал ее.
Эсменет читала Гимны, древние «Законы Бивня», многие из которых Последний Пророк в своем «Трактате» объявил неправильными. Они вместе поражались тому, что детей насмерть забивали камнями за удар, нанесенный родителям, или тому, что если человек убивал брата другого человека, то в ответ на это казнили его собственного брата.
Потом Эсменет прочла:
— Не дозволяй…
Она узнала эти слова, потому что они часто повторялись. А потом, разобрав по буквам следующее слово, она произнесла: «Шлюхе…» — и остановилась. Она взглянула на Келлхуса и с гневом произнесла наизусть:
— Не дозволяй шлюхе жить, ибо она превращает яму своего чрева…
У нее горели уши. Эсменет едва сдержала внезапное стремление швырнуть книгу в огонь.
Келлхус смотрел на нее без малейшего удивления.
«Он ждал, пока я прочту этот отрывок. Все время ждал…»
— Дай мне книгу, — невыразительным тоном произнес он. Эсменет повиновалась.
