Мгновение тишины и взрыв смеха.
— Скюльвендская притча? — переспросил Ксинем, смеясь. — Вы…
— Вот что я думаю! — воскликнул Ирисс, перекрывая общий хохот. — Вот мое толкование! Слушайте! Эта притча означает, что наше достоинство — нет, наша честь — дороже всего, даже наших жен!
— Да ничего она не означает, — сказал Ксинем, вытирая выступившие на глазах слезы. — Это просто шутка, только и всего.
— Это притча о мужестве, — проскрежетал Найюр, и все смолкли, потрясенные.
Ахкеймион попытался понять, что же на самом деле сказал неразговорчивый варвар.
Скюльвенд сплюнул в огонь.
— Эту историю старики рассказывают мальчишкам, чтобы пристыдить их, чтобы научить, что красивые жесты ничего не значат, что реальна только смерть.
Все переглянулись. Один лишь Зенкаппа громко рассмеялся.
Ахкеймион подался вперед.
— А ты что скажешь, Келлхус? Что, по-твоему, это означает? Келлхус пожал плечами, явно удивляясь, что ему нужно так много объяснять. Он поднял на Ахкеймиона дружеский, но совершенно неумолимый взгляд.
— Это означает, что иногда из молодого быка получается неплохая корова…
Все снова расхохотались, но Ахкеймион с трудом изобразил слабое подобие улыбки. Да что его, собственно, так разозлило?
— Нет! — воскликнул он. — Что ты думаешь на самом деле?
Келлхус помолчал, взял Серве за руку и оглядел присутствующих. Ахкеймион покосился на Серве и тут же отвернулся. Она смотрела на него очень внимательно.
— Эта история учит, — серьезным, изменившимся голосом произнес Келлхус, — что есть разное мужество и разные понятия о чести.
Он говорил так, что, казалось, заставил умолкнуть всех вокруг — едва ли не все Священное воинство.
— Она учит, что все эти вещи — мужество, честь, даже любовь — лишь проблемы, а не абсолютные понятия. Вопросы.
Ирисс решительно встряхнул головой. Он принадлежал к числу тех туго соображающих людей, которые постоянно путают рвение с проницательностью. Для других уже стало дежурным развлечением наблюдать, как он спорит с Келлхусом.
— Мужество, честь, любовь — проблемы? А что же тогда решения? Трусость и развращенность?
— Ирисс… — сказал Ксинем, начиная сердиться. — Кузен.
— Нет, — отозвался Келлхус. — Трусость и развращенность — это тоже проблемы. А что касается решений… Вы, Ирисе, — вы решение. На самом деле все мы — решения. Каждая жизнь рисует набросок другого ответа, другого пути…
— Так что же, все решения равны? — выпалил Ахкеймион. И удивился горечи, прозвучавшей в собственном голосе.
— Это философский вопрос, — сказал Келлхус, улыбнувшись.
Его улыбка развеяла возникшую неловкость.
— Нет. Конечно же, нет. Некоторые жизни прожиты лучше других — в этом не может быть сомнений. Как вы думаете, почему мы поем песни? Почему чтим священные книги? Почему размышляем над жизнью Последнего Пророка?
Примеры, понял Ахкеймион. Примеры жизней, несущих свет, дающих ответы… Он понимал, но не мог заставить себя произнести это вслух. В конце концов, он ведь колдун — пример жизни, которая ни на что не отвечает. Ахкеймион молча встал и ушел от костра. Его не волновало, что подумают другие. Его охватила острая потребность побыть в темноте, в одиночестве…
Подальше от Келлхуса.
А потом он осознал, что Ксинем так и не услышал его исповеди, что он по-прежнему наедине со своим знанием, — и опустился на колени у своей палатки.
«Возможно, оно и к лучшему».
Оборотни среди них. Келлхус. — Предвестник конца света. Ксинем наверняка решит, что он свихнулся.
Из размышлений его вырвал женский голос.
— Я видела, как ты смотришь на него.
На него — в смысле, на Келлхуса. Ахкеймион оглянулся и увидел на фоне костра стройный силуэт Серве.
— И что с того? — спросил он.
Серве была рассержена — это было ясно по ее тону. Она что, ревнует? Ведь днем, пока они с Ксинемом шагают с колонной, она идет с рабами Ксинема.
— Тебе не следует бояться, — сказала Серве. Ахкеймион облизал губы. На языке остался кислый привкус.
Ксинем вместо вина пустил сегодня по кругу перрапту — омерзительный напиток.
— Бояться чего?
— Бояться любить его.
Ахкеймион мысленно проклял бешено бьющееся сердце.
— Ты меня недолюбливаешь, верно?
Даже сейчас, в полумраке, она казалась слишком красивой, чтобы быть настоящей, — словно нечто, проходящее сквозь трещины мироздания, нечто дикое и белокожее. Ахкеймион впервые осознал, насколько сильно хочет ее.
— Только… — Серве заколебалась, уставившись на примятую траву.
Затем она подняла голову и на кратчайший миг взглянула на колдуна глазами Эсменет.
— Только потому, что ты отказываешься видеть, — пробормотала она.
«Что видеть?!» — хотелось закричать Ахкеймиону. Но Серве уже убежала.
— Акка! — позвал Келлхус в полутьме. — Я слышал плач.
— Пустяки, — хрипло отозвался Ахкеймион, все еще пряча лицо в ладонях.
В какой-то момент — он сам не мог точно сказать, когда именно, — он выполз из палатки и свернулся калачиком у костра, от которого остались только угли. Теперь уже светало.
— Это Сны?
Ахкеймион протер лицо и полной грудью вдохнул холодный воздух.
«Скажи ему!»
— Д-да… Сны. Это Сны.
Он чувствовал, как Келлхус смотрит на него сверху вниз, но не решался поднять голову. Когда Келлхус положил руку ему на плечо, Ахкеймион вздрогнул, но не отстранился.
— Но это не просто Сны, Акка? Это что-то еще… Нечто большее.
Горячие слезы потекли по щекам Ахкеймиона. Он ничего не ответил.
— Ты не спал этой ночью… Ты не спишь уже много ночей, так ведь?
Ахкеймион взглянул на усеянные шатрами поля и склоны холмов. На фоне серо-стального неба яркими пятнами вырисовывались знамена.
Затем он перевел взгляд на Келлхуса.
— Я вижу в твоем лице его кровь, и это наполняет меня одновременно и надеждой, и ужасом.
Князь Атритау нахмурился.
— Так, значит, все из-за меня… Этого я и боялся. Ахкеймион сглотнул и вступил в игру.
— Да, — сказал он. — Но все не так просто. — Но почему? Что ты имеешь в виду?
— Среди многих Снов, терзающих меня и моих братьев-адептов, есть один, который беспокоит нас в особенности. Это Сон о смерти Анасуримбора Кельмомаса II, Верховного короля Куниюрии, — о его смерти на полях Эленеота в 2146 году.
