Найюр тряхнул головой, оцарапал ногтями свои щеки, открыл рот, но не мог вздохнуть. Ветер стал ледяным. Серве.
Она улыбнулась, затем нырнула в окружавшую ее темноту.
Он бросился за ней, не надеясь найти. Постоял там, где прежде стояла она, и принялся ногами раздвигать траву, словно ища оброненную монетку или оружие. Отпечаток ее стопы заставил его пасть на колени.
— Серве! — закричал он, вглядываясь во мрак. Он вскочил на ноги. — Серве!
Затем он снова увидел ее. Она перепрыгивала с камня на камень вниз по склону, серебряная от лунного света. Внезапно мир накренился, превратившись в череду склонов и ущелий. Найюр увидел, как силуэт Серве скользнул между двумя огромными валунами. Внизу раскинулся Карасканд, лабиринт бирюзового и черного. Он устремился вперед по темным склонам, прыгнул в пустоту. Налетел на заросли маленьких юкк, зацепился за гротескное сплетение стволов. В небо с криками взлетела стая дроздов. Он вскочил на ноги, затем побежал, не дыша, без сердцебиения, непонятным образом находя дорогу на темной земле.
— Серве!
Он остановился между валунами, оглядывая залитую лунным светом землю. Вот она! Ее гибкая фигурка петляла, как заяц, вдоль основания холма.
Весенняя трава хлестала по ногам. Он делал гигантские прыжки, словно волк, преследующий добычу. Затем заскользил по камням, спускаясь вниз. Пригибаясь, размахивая руками в шрамах, он бросился к далекой фигурке. Его грудь вздымалась, с подбородка летела слюна. Но он не мог приблизиться к Серве. Она промчалась по полю и исчезла за холмом. — Ты моя! — взвыл он.
Перед ним вставал Карасканд — серпантин городских улиц и бесчисленные крыши до горизонта. Передовой бастион Триамисовых стен нависал над ним, прикрывая ближние кварталы города. Вскоре на виду остались только высоты и их монументальные строения.
Он снова увидел ее — прямо перед тем, как она исчезла в темной глубине ухоженной оливковой рощи. Найюр бросился следом через сплетения неподвижных ветвей. Когда он пробежал сквозь рощу, он оказался на поле битвы, неподалеку от руин выгоревшего коровника. Серве казалась белой точкой, взбиравшейся по валунам мертвого поля в ту сторону, где сложили огромные пирамиды из мертвых фаним.
На мгновение часть его души отчаялась. У него кружилась голова, ноги ныли от усталости. Он выдохся, но продолжал бежать по изрытой земле. Луна светила сзади, а его тень мелькала впереди, и Найюр неустанно следовал за ней, перепрыгивая через трупы лошадей, топча пятачки весеннего клевера. Он потерял Серве среди мертвых, но почему-то знал, что она будет ждать его.
Он задыхался, но чувствовал запах мертвых, толкая себя вверх по последнему вспаханному склону. Вскоре смрад стал невыносимым, таким резким и глубоким, что от него сводило желудок. Этот запах вызывал ощущение вкуса в основании языка.
«Чудовищно».
Найюр упал на колени, его вырвало. Потом он побрел, спотыкаясь, по трупам. В некоторых местах тела устилали землю циновкой из переплетенных рук и ног, а в других были свалены в кучи десятками, даже сотнями, и из-под них сочилось нечто вроде костяного жира. Лунный свет падал на обнаженную кожу, блестел на оскаленных губах, шарил в провалах разинутых ртов.
Он обнаружил Серве на свободном пятачке, исполосованном колеями телег, на которых увозили трупы. Она стояла к нему спиной. Он осторожно подошел, пораженный ее кошмарной красотой. За ней, над черной стеной деревьев, мерцал сигнальный огонь на вершине одной из башен Карасканда.
— Серве, — выдохнул он.
Она обернулась, и лицо ее раскрылось. Оно зашевелилось щупальцами, словно в черепе сплелись змеи. Найюр бросился на нее, опрокинул ее наземь, и на какое-то мгновение ужасное лицо приблизилось к нему. Он увидел, как розовые и влажные десны тянутся к диким глазам, лишенным век. Они катались среди трупов, пока ему наконец не удалось высвободиться. Найюр отшатнулся…
Не время ужасаться.
Она прыгнула в воздух, и что-то ударило его по скуле. Он полетел на кучу трупов головой вперед. Чтобы не упасть, схватился за холодную руку. Зацепился за распухшее тело, рванулся назад, чтобы не вымазаться в грязной жиже разложения.
Шпион-оборотень наблюдал за ним, меняя одно свое лицо на другое. На глазах у Найюра светлые локоны осыпались перьями с макушки, их унес порыв ветра, и это почему-то внушало наибольший ужас.
Он стоял, обливаясь потом, тяжело дыша. Он был безоружен и, хотя в глубине души с самого начала подозревал недоброе, до конца осознал это только сейчас.
«Я погиб».
Но тварь не бросилась на него, а подняла лицо к небу, откуда донеслось хлопанье крыльев.
Найюр проследил ее взгляд и увидел спускающегося из тьмы ворона. Справа от шпиона-оборотня поперек кучи тел лежал труп. Локти его были отведены назад, лицо обращено к Найюру, глаза пялились из запавших глазниц, губы обнажали черные десны. Птица села на серую щеку. Она смотрела на Найюра, и у нее было человеческое лицо, по размеру не больше яблока.
Он выругался, попятился. Что за новая напасть?
— Давно, — сказало личико тоненьким голоском, — очень давно заключен договор между нашими народами.
Найюр в ужасе смотрел на ворона.
— Я не принадлежу ни к какому народу, — прямо ответил он.
Испытующая тишина. Тварь посмотрела на него внимательно, словно принужденная вновь возвращаться к каким-то давним условиям.
— Возможно, — сказала она. — Но что-то тебя с ним связывает. Иначе бы ты не стал его спасать. Не стал бы убивать мое дитя.
— Ничего меня не связывает! — выплюнул Найюр. Тварь в курьезной птичьей манере склонила голову набок.
— Но прошлое связывает нас всех, скюльвенд, как тетива направляет полет стрелы. Все мы нацелены, направлены и выпущены. Остается только увидеть, куда мы вонзимся… попадем ли мы в цель.
Он не мог глубоко вздохнуть. Мучительно было поднимать глаза, словно все вокруг клацало миллионами жующих зубов. Это происходит на самом деле. Почему ничто не может быть простым? Почему ничто не может быть чистым? Почему мир постоянно унижает его, оскорбляет? Сколько он еще выдержит?
— Я знаю, за кем ты охотишься.
— Ложь! — взревел Найюр. — Все ложь!
— Он ведь приходил к тебе, не так ли? Отец Воина-Пророка. — По личику твари скользнула легкая насмешка. — Дунианин.
Скюльвенд смотрел на тварь. Его разум сокрушали противоречивые чувства — смятение, ярость, надежда… Он ухватился за последний оставшийся след, единственный истинный след. Его сердце всегда знало, что это верное чувство.
Ненависть.
Он стал очень спокойным.
— Охота закончена, — сказал он. — Завтра Священное воинство выступает на Ксераш и Амотеу. А я остаюсь.
— Тобой сделали ход, и больше ничего. В бенджуке каждый ход знаменует новое правило. — Маленькое личико взирало на него, лысый череп сверкал в лунном свете. — И это новое правило — мы, скюльвенд.
