Нейл подошел к нему, держа вверх иглой шприц в обтянутой резиновой перчаткой руке.
— В данную минуту, мой друг, ты и я — единственные синапсы, имеющие какое-либо значение. — Он наклонился вперед, и Томас почувствовал резкий укол в шею. Нейл протер пятнышко комочком ваты. Подмигнул. — Кое-что, чтобы ты побыстрее отошел от анестезии.
— Фрэнки… — хрипло произнес Томас.
Казалось, это единственное слово, которое он в состоянии выговорить.
Красивое, мужественное лицо омрачилось.
— В плане произошли небольшие изменения, Паинька.
— Фрэнки! — пронзительно вскрикнул Томас.
Брызжа слюной, он стал биться, стараясь высвободиться из зажимов, которые его держали. Взгляд Нейла заставил его замолчать и притихнуть. Это было нечто, лишенное членов или придатков, обладавших хватательной способностью, нечто вроде змеиной души, такое же недосягаемое, как ухмыляющийся нацистский офицер или вооруженный ножом африканский повстанец с горящим взором.
— Не надо беспокоиться.
— Бе-беспокоиться? — сквозь слезы крикнул Томас — Что, ч-черт поб-бери?..
Нейл развернул клавиатуру, стоявшую на ближайшем столе, и начал что-то набирать на ней. Томас услышал доносившееся сверху гудение, словно где-то там находился принтер.
— Сукин сын! — неистово взревел он. — Чертов подонок! Я тебя убью! Убью!..
Но почти тут же замолчал — сначала от смятения, потом от забрезжившего понимания. Нейл был прав. Не о чем было беспокоиться. Как мог он быть таким ослом?
— Лучше? — спросил Нейл.
— Да, — усмехаясь, ответил Томас — Намного. Что ты сделал?
— Да ничего особенного… Так ты больше не волнуешься за Фрэнки?
— Пошел он. С ним будет порядок.
Нейл отрицательно покачал головой:
— Нет, Паинька. Боюсь, уже не будет.
— Нет?
— Нет. По сути, он уже умер.
— Шутишь? — рассмеялся Томас.
— Не шучу. Избавиться от аффекта мертвой петли — по крайней мере, такой дьявольской, какую делает Маккензи, — можно только одним способом.
— Каким же?
— Пуля в голову.
Томас зашелся самым искренним смехом. Рассудком он понимал, что в этом нет ничего смешного, но ему было смешно… И главное, все казалось настолько естественным — самая обычная вещь на свете.
— Ты всегда был психом.
Фрэнки. Бедный малыш. Ему, Томасу, будет не хватать маленького засранца…
— Значит, все это кажется тебе нормальным? — не скрывая любопытства, спросил Нейл.
Томас попытался пожать плечами.
— Что ж, полагаю, со стороны это может показаться странным, но, если вдуматься, это совершенно нормально.
— Как так?
Ответная ослепительная улыбка Томаса означала: «Ты что — дурак?»
— Мы же старинные друзья и привыкли дурачить друг друга, — пояснил он. — Вот только, боюсь, немного староваты для этого стали.
Нейл почесал за ухом ручкой.
— Но в какой-то степени ты понимаешь, что происходит, разве не так? Понимаешь, что я стимулировал нервные цепочки, отвечающие за твое чувство нормальности и окружающего благополучия?
Томас нахмурился, счастливый и растерянный.
— Ну, что сказать? Ты всегда был на все руки мастер.
Нейл смущенно покачал головой, как всегда, когда его циничные заявления оправдывались.
— Точно. — Он погрозил Томасу пальцем: мол, я же тебе говорил. — Благодаря этому я пошел нарасхват, это позволило мне заняться реальным делом.
— Ты освободил меня, Нейл.
— Конфабуляция.
[55]
Я имею в виду, ты только вдумайся, Паинька, что я всадил твоему сыну пулю, а ты искренне веришь, что все правильно, что все…
— Послушай, — прервал его Томас, пытаясь помотать головой, — ты снова слишком увлекся анализом. Знаю-знаю, посмотрите только на психолога, который упрекает кого-то за то, что тот слишком увлекся анализом, но порой так бывает, просто само собой выходит. Иногда ты просто…
— То же самое было с первыми террористами, которых я подвергал этой обработке, — прервал его Нейл. — Представляешь, я чуть не два дня спорил с одним, пытаясь доказать ему, в какую переделку он попал. Два долбаных дня! Будто у парня всего две кнопки: уловки и повтор. Ты знаешь, что в мозгу имеется целый модуль, предназначенный для выработки словесных обоснований?
— Да, да, — сказал Томас, понимая, как ему не хватало этих профессиональных перешептываний с Нейлом. — Да, Маккензи что-то мямлил про это.
— Поверь мне. — Нейл оценивающе посмотрел на него, — если ты хочешь ощутить, насколько рассудок — жизнь — это продукт механической штамповки, постарайся шагать в ногу с этим модулем. Я мог бы буквально всю оставшуюся жизнь спорить с тобой, а ты просто приводил бы мне причину за причиной, почему то, что я застрелил Фрэнки, — самая нормальная, самая разумная вещь на свете.
О чем он говорил? Жизнь была полна непредвиденных обстоятельств, которые никто был не властен контролировать. Даже самое свихнувшееся дерьмо в мире можно было признать резонным, учитывая те или иные конкретные обстоятельства.
— Послушай, — сказал Томас, — я понимаю, как это выглядит. Но, Нейл, тебе лучше, чем кому-либо другому, известно, что всегда есть нечто, что не углядишь простым глазом. — Не успев сказать это, Томас понял, что сказанное было напрасно. Нейл следил за ним обращенным внутрь себя взглядом, который всегда появлялся у него, когда он не столько слушал, сколько обдумывал, что сказать дальше. — Всегда есть что-то сверх! Нейл. Нейл? Послушай меня. Зри в корень.
Нейл выждал какое-то время с напускной учтивостью, так, словно хотел убедиться, что можно спокойно продолжать.
— Поверишь ли, что все окончательно сложилось у меня в голове, когда я как-то раз ужинал у родителей? — спросил он. — Ты же знаешь моего папашу: он вечно разводит рацеи о том, о сем, не давая тебе и словечко вставить, и никогда, ни разу и не подумает, что может ошибаться. Я просто сидел у них — мама приготовила индейку, — как вдруг меня осенило, что его обосновательный модуль перегружен, что единственная подлинная разница между ним и моими подопечными состоит в том, что его случайно запрограммировали. Я понял, что передо мной просто еще один механизм. И мама — тоже, со своим квохтаньем, что мало томила жаркое в духовке. Я сидел и наблюдал за тем, как они проходят один рутинный поведенческий цикл за другим. Ты только представь: увидеть, что твоя мать механизм?!
— Да брось ты, Нейл, — фыркнул Томас. — Послушай только себя! Твоя мать не механизм. Слишком уж она для этого свихнувшаяся дура!
