Расстаюсь с Львом Давидовичем вполне удовлетворенный разговором. Но в то же время меня гложет неясное подозрение, непонятно на чем основанное, но очень стойкое, что Троцкий к чему-то готовится или что-то затевает. Не вылезет ли он в самый неподходящий момент с какой-нибудь экзотической платформой, чтобы вновь очутиться в центре политической сцены? Такие шутки могут перекосить набок весь нынешний политический баланс, который меня пока в целом устраивает. Только ведь в голову ему не влезешь, чтобы узнать: а что он задумал?
Крайне насыщенный рабочий день покатился к концу. Можно было сбросить с себя напряжение трудовых будней… и заняться обдумыванием предстоящей беседы с Лазарем Шацкиным. Вот так, погруженный в свои мысли, я и дотопал по морозцу до Охотного Ряда, где, спохватившись, прикупил кое-что к ужину и завтраку для следующего дня. Потом осталось пройти вверх по Тверской до Страстной площади – и тут уже рукой подать.
Торопливо проскочив полутемный холл с высоченными зеркалами, взлетаю вверх по лестнице, не дожидаясь здешнего медлительного лифта, и, еще не отдышавшись, кручу ручку механического звонка в середине двери. Лида встречает меня на пороге, а рядом с ней – Лазарь.
Он очевидно рад нашей встрече, лезет обниматься, хлопает меня по плечам.
– Наконец-то соизволил объявиться! – бросает он, широко улыбаясь.
– Да погоди ты со своими объятиями! Дай хотя бы раздеться! – с трудом отбиваюсь от него, принимаюсь стаскивать с себя шапку, пальто, шарф и пристраиваю все это на вешалку. – Здравствуй, Лида! – легонько беру ее под локоть, чтобы пройти в комнаты, а она, нисколько не стесняясь Шацкина, обнимает меня за шею и утыкается носом в плечо. Впрочем, все это длится какое-то мгновение, и она тут же отстраняется от меня. – Чуть не забыл! – хлопаю себя по лбу. – Вот, тут коробка с пирожными к чаю. А остальное надо засунуть в холодный шкафчик под окно.
Подхватываю свой портфель с только что купленными продуктами, и мы рука об руку покидаем прихожую.
– Давай, Лазарь, вводи меня в курс дела, как у нашего комсомола идут дела с подрядными бригадами? – начинаю, не тратя времени на предисловия.
– Идут, идут, – кивает мне Шацкин. – Со скрипом – с большим скрипом! – но идут. Поддержка Бухарина и Дзержинского в партийной печати пришлась очень кстати, стало полегче продавливать нашу инициативу через парткомы. – Лазарь сделал короткую паузу и, посмотрев на меня с хитрым прищуром, спросил: – Я не очень ошибусь, предположив, что ты притащил с собой какие-нибудь новые идеи?
– Не ошибешься. – Теперь уже моя очередь кивнуть в ответ. – Надо нашу затею из инициативы комсомола, пусть и получившей некую партийную поддержку, превращать в нечто более оформленное и прочно закрепленное.
– Ты имеешь в виду заключение договоров подряда? – сразу схватывает Шацкин.
– Да, и их тоже, – подтверждаю его догадку. – Но не только. В объединенном ЦКК – РКИ есть такое Управление по улучшению госаппарата, которому было поручено руководство всем движением по научной организации труда в стране. А сейчас, когда за дело улучшения аппарата управления взялись всерьез, заводы и фабрики сами обращаются в Рабкрин с просьбами провести у них обследование и работу по рационализации системы управления. Поэтому в НК РКИ создают акционерное общество – Государственное бюро организационного строительства «Оргстрой», деятельность которого будет строиться на началах хозрасчета и самоокупаемости. Вот мне и думается – а не провести ли наши инициативы как часть работ по рационализации управления, а?
Комсомольский вожак задумался на минуту, теребя пуговичку на нагрудном кармане гимнастерки, потом неуверенно пробормотал:
– С чего бы им нашу идею под свои дела подверстывать? Боюсь, просто так, в лоб, ничего не выйдет. Надо какие-то подходы искать…
– Лида, – поворачиваюсь к внимательно слушающей нас девушке, – а никого из твоих знакомых студентов Коммунистического университета в системе Рабкрина не осталось?
– Ну как же не осталось! – удивляется Лида. – Я же тебе говорила: Пашка Семенов, он же пошел работать инспектором в Московское губернское отделение того самого Управления по улучшению госаппарата в наркомате Рабкрина, про которое ты только что толковал.
– А ты не сможешь выяснить – он, случаем, в «Оргстрой» не собирается перейти? – тут же взваливаю на нее общественное поручение.
– Выясню! – легкомысленно машет рукой Лагутина.
– Отлично! Вот и попробуем через Пашу Семенова проталкивать наши идеи в порядке, так сказать, официальной работы по улучшению аппарата управления. Но это еще не все, – делаю оговорочку.
– И богат же ты на идеи! – восклицает Шацкин. – Что еще на этот раз придумал?
– Дело непростое, но перспективное. Очень скоро широко развернутся работы по стандартизации производства, – поясняю ему, – и надо подключить к этому делу инициативу рабочих. Создать рабочие бюро по стандартизации и рационализации производства. Производственные совещания влачат жалкое существование, а тут будет реальный фронт борьбы за качество продукции и совершенствование технологической дисциплины. Вот только надо крепко подумать, как все это увязать с материальным интересом рабочих, чтобы рационализация не стала всего лишь предлогом к повышению норм и урезанию расценок. Не то рабочие будут от такой рационализации шарахаться, как черт от ладана!
– Ладно, – тянет Лазарь, – попробую своих ребяток, кто экономику изучал, в это дело запрячь. Пусть покумекают… Ну и задаешь же ты задачки, – бросает он под конец.
– Да ты не расстраивайся так, Зуря! – спешу «успокоить» его. – Если это дело у нас пойдет, я тебе еще идей подкину. За мной не заржавеет!
В ответ тот заливисто хохочет:
– С тобой не соскучишься! Хорошо, – добавляет он, отсмеявшись, – давай каждый покрутим в голове эту идейку, а послезавтра встретимся и уже конкретно обговорим наши дальнейшие шаги.
– Годится! – И мы все вместе отправляемся в прихожую, чтобы проводить Лазаря, вечно спешащего по своим комсомольским делам.
Оставшись с Лидой наедине (Михаил Евграфович, как всегда, засиживался допоздна в ИККИ), набираю в грудь воздуха, беру девушку за плечи, разворачиваю к себе лицом и выпаливаю:
– Выходи за меня замуж!
– Зачем? – непритворно удивляется она. – Вот выдадут нам бумажку с печатью. И что это изменит?
– Тогда перебирайся ко мне, – продолжаю гнуть свою линию. – Это уж точно кое-что изменит!
Лицо Лиды грустнеет, и она тяжело вздыхает (что для нее было нехарактерно: вздыхать по всякому поводу – это была как раз моя привычка):
– Не могу, Витя. – И Витей она меня почти никогда не называла – все Виктор да Виктор. – Поверь, очень хотелось бы, но не могу. Как я папу одного оставлю? – с горячностью стала объяснять она. – Ведь он у меня как большой ребенок, толком за собой присмотреть не может.
– Понимаю, – уныло отзываюсь. А что мне еще остается? Только понимать…
